Арне Гарборг - Усталые люди

Пауза.

Я (продолжая). Но зато ужасно возвращаться домой.

Она (несколько едко). Да, мы ведь тут, дома, не умеем одеваться.

Я. Нет… несмотря на все мое почтение! Здешния дамы этого не умеют. Хотя, уже у нас в Бергене, в этом отношении много лучше… Да, вы, вероятно, не знаете, что я из Бергена, так как теперь я говорю совершенно чистым наречием Христиании… Да, да, избави меня Бог! Конечно, есть счастливые исключения, но вообще здесь ничего не видишь, кроме самого грубого извращения портнихами всего, что носит имя ритма и формы. Я думаю, что оттого-то и не могу я никак основательно влюбиться здесь, дома.

Она. Конечно, нет, раз вы смотрите только на платье…

Я. Только на платье!.. Боже мой! Так съездите в Париж и попробуйте тогда, вернувшись домой, сказать таким-же тоном: «только на платье!»

Она. Нет, я хотела сказать…

Я. Мы, вообще говоря, довольно неприятные варвары. Мы – янки. Единственно, что оставалось нам от старого поклонения красоте, единственно отрадное и изящное, что было у нас здесь, среди наших ледяных гор, это красота наших женщин… Но теперь, разумеется, и ее надо по-боку. Байковые платья, нормальная обувь, нормальный покрой, наивозможно безобразный; это практично и здорово, говорят эмансипированные женщины… и нравственно, прибавляют проповедники аскетизма; это не наводит мужчин на греховные помыслы, а тогда и вообще нет более греха. Ах, черт возьми!.. Это вечное мещанство! Разумеется, женщины скоро остригут себе и волосы, ради удобства и пользы с одной стороны, и еще потому, что длинные, красивые волосы так опасно романтичны; потом наступит день, когда женщинам будет запрещено носить перчатки, потому что белые красивые руки также могут вскружить голову мужчине; наконец, будут запрещены и всякие духи; не нравственнее-ли и не натуральнее-ли пахнуть потом, чем фиалками?

Она (с некоторою неловкостью). Ах, вы хотели-было…

Я. Да, да, извините! Так. О чем-же собирался я вам рассказать?

Она. Вы сказали, что так ужасно возвращаться домой.

Я. Ах, да. Да, с истинным ужасом бродишь по этим пустым, безмолвным улицам с их доисторической мостовой и безыскусственными кучами лошадиного навоза… Еще раз простите!.. А сами-то сограждане? Эти долговязые, косматые малые, проходящие по улице, раскачиваясь и размахивая руками, в своих до лоску вытертых панталонах и сомнительной чистоты сорочках, с небритыми бородами и широкими, перекошенными лицами, точно они никогда не знавали радости и веселья… уф!.. Они идут так медленно и с таким унылым видом, подгибая колена, широким ленивым шагом, словно не ждут ничего приятного в том месте, куда они отправляются; это отражается на всей их внешности. Затем добираешься до Карла Иоганна и наталкиваешься на львов; да… да, Господи Боже! (Пожимаю плечами). Мещанский, мещанский город! Неряшливое платье, по-нескольку дней не бритые бороды! Нет строгой красоты, которая ждала-бы этих молодцов! Иногда они производят такое впечатление, как будто-бы они забыли даже помыться. Да и на кой черт мыться здесь, в этом городе? Кое-когда, правда, встретишь какого-нибудь барина в цилиндре, в перчатках, с претензией на изящество во всей своей внешности; но… их так мало. Все время, сидя в экипаже с кучером на козлах, похожим на проповедника, я говорил самому себе: в следующий раз ты сойдешь на берег в Арендале или Лаурвике для того, чтобы не быть до такой степени застигнутым врасплох по возвращении в эту возлюбленную столицу.

Она. Да, а я именно слыхала от других, как восхитительно бывает возвращаться домой, в Норвегию.

Я. В Норвегию, да!.. Это другое дело. Но наша жалкая столица… ну, право, при всем уважении к ней, при всем уважении…

Как это могла она согласиться на эту прогулку? Кто-же она в сущности? Что думает она, и какие у неё намерения? Недоставало только, чтобы она влюбилась.

Но нет; в таком случае она разумеется не пошла-бы со много. «Женщины всегда поступают наперекор логике».

Между тем, время от времени у меня является такое предчувствие. А так как я настолько порядочный малый, что во мне нет ни капли жестокости, то я был-бы искренно огорчен этим (позднейш. примеч. ха, ха!); вследствие этого я начинаю взводить на себя всевозможные обвинения, – что, собственно говоря, я могу делать, нисколько не противореча истине.

Я старик, говорю я. Старик от рождения, т. е. невозможная смесь старости и молодости. Это, вероятно, наследственное; теперь ведь все приписывают наследственности. Отец мой был отставной капитан на пенсии, старый, изжившийся жуир; в конце концов эта развалина падает в объятия своей полногрудой тридцатилетней служанки-домоправительницы.

– Женился он на ней? – с интересом прерывает она меня.

– Нет, – настолько-то у него хватило вкусу. Последствием этого падения явился я. Стариковская, отжившая, бессильная кровь смешалась с молодою, сильной мужицкой кровью и из этого, натурально, не могло выйти ничего цельного. Я думаю, например, что я в действительности никогда даже не любил; по крайней мере, никогда не любил вполне, – разве только в тот раз, когда я 16-17 лет влюбился в соседскую горничную. Всегда и все на половину, – на половину увлечен, на половину хладнокровен, один глаз ослеплен любовью, – другой-же открыт и зорко бодрствует; потому-то, естественно, в конце концов я окажусь тем, чем я всего менее желал-бы быть, а именно – вечным холостяком.

– Почему-же не хотите вы быть им? Для вас, мужчин, это вовсе не так страшно; ведь только мы одни, старые девы, подвергаемся насмешкам.

– Право, и сам не знаю хорошенько. Причиной этому, вероятно, детские воспоминания о так называемом родном доме, этот особый неприятный беспорядок в хозяйстве… вероятно, он-то и внушил мне такое отвращение к подобной беспорядочной и без… да, мне представляется это так пошло.

– Но раз ваш отец любил эту девушку…

– Избави Боже! Я его ни в чем не укоряю; я говорю только, что подобные вещи пошлы, и они действительно пошлы.

Пауза.

– Потому-то, – добавляю я, – славу Богу, и не женился я на той служанке. Это никуда не годится. Надо жениться на особе равного общественного положения и, таким образом, устроить себе дом, который был-бы в достаточной степени недоступен для посторонней публики. В этих вещах должно быть comme il faut. Все-же другое… оставляет дурной осадок.

Пауза.

Вовсе не следует относиться с таким презрением и насмешкой к тому, что называется «внешностью». Черт возьми, в конце концов нравственная обязанность каждого человека – не вызывать в своих собратьях чувства отвращения своими грязными рукавчиками. Я часто с недоумением спрашиваю себя: что имеет большее значение в жизни – элегантная-ли дамская ножка или серьезное мировоззрение?