Роже Вадим - От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда...

Бельгиец русского происхождения, Рауль Леви в 1941 году вступил в британскую военную авиацию и быстро завоевал репутацию самого плохого пилота: когда он был в воздухе, европейские коровы терпели больший урон, чем военные заводы Третьего рейха. Он буквально превзошел себя на последнем вылете. Положив бомбы в сотне километров от цели, его «летающая крепость» сбилась в тумане с курса. А когда кончилось горючее, он приказал второму пилоту садиться на первую увиденную взлетную полосу.

– Это Дувр, – сказал он. – Наше радио вышло из строя, и я просто не понимаю, о чем говорят парни на командно-диспетчерской башне. Садись, там увидим.

Это оказался не Дувр, а Штутгарт. Но так как все случилось за несколько недель до капитуляции немцев, военнопленным он пробыл недолго.

Рауль Леви принадлежал к ныне исчезнувшей расе продюсеров-авантюристов, любивших кино и знавших в этом толк. Коли у него не было денег на съемку дорогого фильма, он блефовал, как в покере. На сей раз у него оказались такие козыри, как молодой сценарист Роже Вадим и его жена Брижит Бардо. Он поручил мне написать роль для Брижит и самому снять фильм. У него были права на экранизацию романа «Маленькие гении» племянника крупного французского адвоката Мориса Гарсона. Сюжет был настолько неинтересным, что я не сумел написать по нему ничего хорошего. Немного огорченный, я отправился в Рим с Брижит обсудить с одним продюсером очень важный для нее проект. Так, по крайней мере, ей сказала ее импресарио Ольга Хорстиг. Я давно знал, что у итальянцев всегда все очень важно.

Мы поселились в том самом отеле, в котором жили год назад. Ничего там не изменилось, но мы оба уже не пылали страстью друг к другу. Успехи Брижит не имели отношения к деградации наших чувств. Популярность не изменила ее. Ее беспокоило отсутствие у меня былого огня, и она уже не отворачивалась, когда читала страстное желание в глазах других мужчин. Подчас она прижималась ко мне и с каким-то отчаянием смотрела в глаза. Испытывая страх и боль перед опасностью того, что могло произойти. Я знал, о чем она думает: «Держи меня крепче. Не дай мне влюбиться в другого. Я не хочу этого. Лучше умереть». Она снова страдала оттого, что хотела все большего и как можно скорее.

Тем не менее я любил ее. Она была мне женой, дочерью, возлюбленной. Но я был не в состоянии дать ей то, что она хотела: ее Грааль.

Однажды мы находились в «Каза дель Корсо». Я смотрел, как она танцует. Брижит выглядела ослепительно, вся так и лучилась, исторгая невероятную чувственность, присущую женщине, животному, творению искусства. А я вспоминал царственную малышку Брижит в студии Уолкера, встававшую на пуанты, делавшую пируэты, прыжки. Она пробыла на площадке два часа. И тут я вспомнил историю девушки, жившей с тремя братьями и убившей одного из них. Меня поразило тогда не убийство, а личность юной преступницы. Ее поведение перед судом присяжных, ее ответы адвокатам и судьям. Это походило на просветление.

Я решил предложить этот сюжет для картины с Брижит, попросил бумагу и на десяти страничках написал краткое содержание будущего фильма.

Мы вернулись в отель в три утра. И всю ночь Брижит просидела, обняв меня, подобно женщине, терпящей бедствие, которая хватается за спасательный круг.

На следующий день я решил вернуться в Париж. Я не хотел лжи, фальшивых угрызений совести, слез. Я не хотел напрасных страданий. Я провел за рулем двадцать часов и остановился у «Фукетса», зная, что найду там Рауля Леви.

– Забудь о «Маленьком гении», – сказал я ему. – Я нашел то, что надо.

В течение часа я рассказывал ему о своем замысле. И убедил его.

– Согласен, – произнес он. – И название есть?

Название я придумал три месяца спустя. Думаю, неплохое название: «И Бог создал женщину…»

Брижит не хотела, чтобы наш брак распался. Она всячески стремилась сделать мужа счастливым. Несмотря на постоянные размолвки, нам удавалось подчас испытывать былой пыл и нежность. Но я не обманывался по поводу этих миражей. И считал конец нашей совместной жизни неизбежным.

Существовала еще одна проблема, с которой я, увы, не был в силах сладить. Я меньше, чем прежде, хотел ее. И такая пассивность с моей стороны не имела оправдания, если учесть, что Брижит был 21 год и она была в расцвете красоты. Множество мужчин готовы были продать душу дьяволу, лишь бы оказаться вместо меня в ее постели. Думаю, Брижит была присуща та же астения на мой счет. После первых лет бурного влечения некоторые супружеские пары находят другие формы любви и гармонии. Я понимал, что переход к фазе духовных отношений у нас с Брижит невозможен. Для нее существовало только все или ничего.

Несколько лет назад она сказала одному английскому журналисту: «Если бы Вадим был ревнив, все бы, вероятно, уладилось». Ревность, конечно, может стать костылями для угасающей любви. Но лишь на некоторое время. Стремясь оттянуть развод, который приносит страдания, муж и жена расстаются врагами. А этого я не хотел никоим образом.

Разумеется, я ревновал. Но на свой лад, то есть никак это не демонстрируя. Вообще в таких делах я не пример для подражания. Я слишком далеко зашел в куртуазной игре в не-верность. Подчас мою позицию (состоявшую из целомудрия, а не безразличия) принимали за верх цинизма. Как, мол, может любящий муж позволять жене раздеваться на глазах всего мира, более того, отдавать ее другому мужчине и к тому же фиксировать это с помощью кинокамеры?

Мою ревность способна была вызвать не физическая измена, не обнаженное тело, а флирт, ложь, обман. Я страдаю, когда вижу обмен улыбками, прикосновение рук, даже если этим все и ограничивается. И в то же время меня ничуть не смущает, если посторонние глаза видят, как твоя любимая женщина принимает ванну.

Обнаженные актрисы на съемочной площадке меня нисколько не волнуют. Многие художники писали ню любимых женщин, выставляя затем картину на всеобщее обозрение. Какая разница между объективом камеры и кистью? А присутствие съемочной группы на площадке? В мастерских Ренуара и Рубенса часто толпилось много народа.

Брижит переживала первый кризис взрослого человека. Она видела, что наша любовь на исходе. Ее судьба была у нее в руках, и она приходила от этого в ужас.

Однажды мы сидели на диване и слушали песенку Брассанса «Лошадка».

– Ты не любишь меня как прежде? – внезапно спросила она. – Что я тебе сделала?

Я вернул ей ее вопрос:

– Ты не любишь меня, как прежде? Что я тебе сделал?

Подумав немного, она ответила:

– Может быть мы в этом и не виноваты? – И добавила: – Когда умер Тино, я знала, что случится что-то ужасное. – (Соловья нашей консьержки съел кот комиссара полиции.)

Подобная логика сбивала меня с толку, и я смолкал.