Шерил Стрэйд - Дикая. Опасное путешествие как способ обрести себя

Пристально оглядывая местность, я осознала, что уже зашла достаточно далеко, чтобы вид окрестностей начал меняться. Ландшафт вокруг был по-прежнему засушливым, в нем доминировали чапараль и полынь, как и всю дорогу до этого. Но теперь юкка, характерная для пустыни Мохаве, попадалась лишь изредка. Чаще стали встречаться заросли можжевельника, карликовой сосны и кустарникового дуба. Временами я проходила по тенистым лужайкам, густо заросшим травой. Эта трава и сравнительно большие деревья были для меня утешением. Они говорили о воде и жизни. Они намекали, что я справлюсь.

Но только до тех пор, пока дерево не преградило мне путь. Оно упало поперек тропы, и ветви удерживали его толстый ствол ровно на такой высоте, чтобы я не могла пролезть под ним, однако настолько высоко, чтобы и перелезть его сверху было невозможно, особенно учитывая вес моего рюкзака. О том, чтобы обойти его, тоже не было речи: с одной стороны скальная стена уходила вверх слишком отвесно, а с другой стороны были слишком густые ветви. Но мне нужно было пройти, каким бы невозможным это ни казалось. Или пройти – или развернуться и возвращаться в мотель в Мохаве. Я подумала о своей крошечной комнатке за 18 долларов с пронзительным, тягостным желанием. Жажда вернуться туда овладела мной, затопив все мое тело. Я привалилась спиной к дереву, расстегнула пряжки рюкзака и перевалила его через грубый ствол, изо всех сил стараясь, чтобы он не упал по другую сторону ствола с такой силой, чтобы раздавить водяной бурдюк. А потом вслед за ним перебралась и сама, оцарапав ладони, уже ободранные в результате падения. За следующие полтора километра пути я насчитала еще три таких поваленных дерева. К тому времени как я миновала последнее из них, корочка на голени прорвалась и снова начала кровоточить.

В полдень пятого дня, пробираясь по узкому и крутому участку маршрута, я подняла глаза и увидела огромное бурое рогатое животное, надвигающееся на меня.

– Лось! – вскрикнула я, хотя понимала, что это не лось. В мгновенной панике, охватившей меня, разум мой никак не мог сообразить, что такое я вижу перед собой, и слово «лось» оказалось самым близким названием для этого. – Лось! – завопила я еще отчаяннее, видя, что животное приближается. Я принялась продираться сквозь манзаниту и кустарниковые дубы, окаймлявшие тропу, изо всех сил хватаясь за их корявые ветви, задыхаясь под тяжестью рюкзака.

Попутно мне вспомнилось настоящее название этого животного, и я поняла, что меня вот-вот проткнет рогами техасский длиннорогий бык.

– Лось! – завопила я еще громче, хватаясь за висевший на раме моего рюкзака желтый шнурок, на котором держался «самый громкий в мире» свисток. Я нащупала его, поднесла к губам, закрыла глаза и дунула со всей мочи, и дула до тех пор, пока не пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

Когда я открыла глаза, быка уже не было.

Как и кожи на верхней части моего указательного пальца, которую я в припадке безумия содрала о шершавые ветки манзаниты [18] Одно из исконных калифорнийских растений. .

Открытие, касающееся прохождения Маршрута Тихоокеанского хребта, которое имело для меня столь глубокое значение в то лето – однако, как и многие другие открытия, столь бесконечно простое, – состояло в том, что у меня было крайне мало вариантов выбора. И часто приходилось делать именно то, что мне хотелось делать меньше всего. И никакого спасения или отрицания. Невозможно было приглушить это порцией мартини или отгородиться от этого случайной половой связью. Цепляясь в тот день за ветки чапараля, пытаясь залепить чем-нибудь кровоточащий палец, вздрагивая при каждом звуке от ужаса, что это возвращается бык, я рассмотрела имеющиеся возможности. Их было только две, и, в сущности, они оставались прежними. Я могла вернуться туда, откуда пришла, – или пойти вперед, туда, куда намеревалась идти. Бык, мрачно признала я, мог оказаться и там, и сям, ибо я не видела, куда он убежал, потому что закрыла глаза. Я могла выбирать только между быком, который набросится на меня спереди, – и быком, который набросится на меня сзади.

И поэтому пошла дальше.

Чтобы покрыть 14,5 километра в день, от меня требовались все мои силы. 14,5 километра в день – это было физическое достижение, намного превосходящее все, что мне когда-либо приходилось делать. У меня болело все тело, каждая его клеточка. За исключением сердца. Я никого не встречала, но, как ни странно, ни по кому не скучала. Я не желала ничего, кроме пищи, воды и возможности сбросить с плеч рюкзак. Но все равно продолжала его тащить. Вверх, вниз, вокруг иссушенных гор, где сосны Джеффри и черные дубы обрамляли тропу, пересекавшую горные дороги, на которых виднелись следы больших грузовиков, хотя ни одного из них нигде не было видно.

Утром восьмого дня я проголодалась и вывалила все свои припасы на землю, чтобы оценить ситуацию. Внезапно мне страстно захотелось горячей пищи. Даже в изнуренном состоянии, с подавленным аппетитом, я к тому времени съела бо́льшую часть того, что не надо было готовить – гранолу, орехи и сухофрукты, вяленую индейку и хлопья тунца, протеиновые батончики и шоколад, и даже сухое соевое молоко. То, что у меня осталось, в основном нужно было готовить, а работающей плитки у меня не было. Коробки с дополнительными припасами мне не видать, пока я не достигну Кеннеди-Медоуз, а это почти 220 километров от начала моего путешествия. Хорошо подготовленный дальноход прошел бы эти 220 километров за то время, которое я провела на маршруте. А я со своей средней скоростью не преодолела даже половины пути. И даже если бы мне удалось добраться до Кеннеди-Медоуз с теми припасами, которые у меня оставались, мне все равно нужно было отдать в починку плитку и наполнить ее нужным топливом. А Кеннеди-Медоуз, бывший скорее высокогорной базой для охотников, туристов и рыбаков, чем городком, был для этого неподходящим местом. Сидя на земле, окруженная разбросанными вокруг меня пакетами с обезвоженными продуктами, которые не было никакой возможности приготовить, я решила свернуть с маршрута. Не так далеко от того места, где я сидела, МТХ пересекал целую сеть проселков, бежавших в разных направлениях.

Я пошла по одному из них, логически рассудив, что со временем найду цивилизацию – шоссе, проходившее параллельно маршруту примерно в 32 км к востоку. Я шла, не зная, по какой именно дороге иду. Шла на одной только вере в то, что что-то да найду. Шла и шла под жарким ярким солнцем. Двигаясь, я ощущала собственный запах. Я взяла с собой дезодорант и каждое утро мазала им подмышки, но это все равно не помогало. Я не мылась больше недели. Тело мое было покрыто грязью и кровью. Волосы, слипшиеся от пыли и засохшего пота, лежали под панамой плоским блином. Я чувствовала, как мышцы в моем теле становятся сильнее день ото дня – но в то же время (и в равной мере) слабели сухожилия и суставы. Ступни болели и внутри, и снаружи, покрытые кровавыми мозолями, а кости и мускулы ныли от пройденных километров. Дорога, по которой я шла, была блаженно ровной или плавно нисходящей – желанное отдохновение от безжалостных подъемов и спусков тропы. Но я все равно страдала. Не раз и не два на протяжении долгих переходов я пыталась вообразить, что на самом деле никаких ступней у меня нет, что мои ноги заканчиваются двумя невосприимчивыми обрубками, которые способны вынести что угодно.