Марк Олшейкер - Как определить серийного убийцу. Из опыта сотрудника ФБР

О происхождении многих таких процедур мы не имели понятия: являлись ли они прямым указанием Гувера или не в меру верноподданнической интерпретацией его пожеланий. Каждый в конторе должен был подавать начальству отчет о количестве переработанных часов и от каждого ждали, что он станет трудиться сверх установленной средней нормы. Уверен, вы уже поняли, в чем заключалась дилемма. Месяц за месяцем, как сумасшедшая пирамида, число этих часов продолжало расти. А люди высоких моральных качеств и с твердым характером, попадая в Бюро, были вынуждены учиться раздувать список. В конторе не курили и не пили кофе. И подобно коммивояжерам, агентам вообще не рекомендовали болтаться в помещении, даже чтобы воспользоваться телефоном. И чтобы приноровиться к этому, каждый вырабатывал собственные привычки. Я, например, просматривая дела, проводил много времени в научном зале местной библиотеки.

Одним из величайших приверженцев «евангелия от Эдгара» был ССА Нейл Уэлч, прозванный Виноградиной. Крупный малый, шести футов четырех дюймов ростом, в больших роговых очках, он отличался суровым, стоическим и отнюдь не приветливым и мягким характером. Его карьера считалась выдающейся – Уэлч работал в основных отделениях, и среди прочих: в Филадельфии и Нью-Йорке. Поговаривали, что он займет место Гувера, когда (если только это случится) настанет роковой день. Уэлч организовал группу, которая первой использовала против организованной преступности федеральный конспиративный статус Организации пострадавших от рэкетиров и коррупции (ОПРК). Но в соответствии с правилами он вернулся в Детройт.

Неизбежно и естественно Уэлч должен был схлестнуться с Бобом Мак-Гонигелом, и однажды в субботу это случилось. Он вызвал Боба вместе с инспектором взвода и, когда те явились, заявил, что кто-то использует служебный телефон в личных целях и звонит в Нью-Джерси, а это против установленных правил. То, что делал Уэлч, можно было охарактеризовать по-другому, но в ФБР все помешаны на бдительности. Уэлч умел быть жестким и начал беседу в хорошей манере допроса, которая размазывает подозреваемого по стенке:

– Итак, Мак-Гонигел, что там с этими телефонными звонками?

И Боб начал колоться, припоминая каждый разговор. Он опасался, что у ССА на него имеется что-нибудь более серьезное, и надеялся унять его ярость мелочевкой.

Уэлч поднялся во весь свой впечатляющий рост, навис над столом и погрозил пальцем:

– Вот что я вам скажу, мистер Мак-Гонигел: за вами два греха. Первое – то, что вы бывший клерк. А я ненавижу говнистых клерков. И второе. Если я хоть раз еще увижу вас в сиреневой рубашке, особенно во время инспекции, вылетите вверх тормашками. А если будете крутиться возле телефона, заброшу в шахту лифта. Убирайтесь из моего кабинета!

Боб вернулся домой побитым как собака и считал, что сгорел. И нам с Кунстом было его искренне жаль. Но на следующий день Фицпатрик рассказал мне, что, как только Мак-Гонигел вышел, они с Уэлчем повалились со смеху и ржали так, что чуть не развязались пупы. Годы спустя, когда я возглавлял Исследовательское подразделение научной поддержки, мне часто задавали вопрос: способен ли кто-нибудь из нас с нашими знаниями психологии преступника и умением анализировать картину преступления стать идеальным убийцей? И я всегда отвечал «нет». При всех наших знаниях нас бы выдало поведение после совершения преступления. Стычка между Уэлчем и Мак-Гонигелом прекрасно это доказывает: даже первоклассный агент ФБР не в состоянии выдержать напор допрашивающего.

Кстати, с того момента, как Боб в субботу спешно покинул кабинет нашего ССА, я видел его только в белых рубашках… до самого перевода Уэлча в Филадельфию. Очень часто Гуверу удавалось выжимать из Конгресса дополнительные ассигнования благодаря статистике, которую он кругом расшвыривал. Но чтобы директор имел возможность оперировать цифрами, мы должны были ими его постоянно снабжать.

Начался 1972 год, и дело завертелось. Уэлч пообещал боссу 150 арестов в игорном бизнесе. В то время эта категория и впрямь не в меру расплодилась, и ее требовалось укоротить. Мы усилили работу с информаторами, установили телефонное прослушивание, планировали все свои действия, как хорошую армейскую операцию с кульминацией в Большой футбольный день (день после регулярного футбольного чемпионата, в который состязаются команды, определяемые спонсорами соревнований. – Прим. ред. ) – идеальный для ставок день. «Далласские ковбои», годом раньше уступившие «Балтиморским жеребцам», играли в Новом Орлеане с «Дельфинами Майами». Арест букмекеров следовало производить молниеносно и точно, потому что они пользовались горючей бумагой (вспыхивающей и сгорающей в один миг) или картофельной, растворяющейся в воде. Операция обещала быть хлопотной, потому что круглые сутки то начинался, то прекращался ливень. В тот дождливый день в нашу облаву попало больше двух сотен букмекеров. Я задержал одного типа, пристегнул наручниками на заднем сиденье и отвел в оружейную, где их всех брали на заметку. Он оказался симпатичным молодым человеком и держался дружески. Был красив и смахивал на Пола Ньюмена.

– Когда все кончится, надо будет как-нибудь вместе сходить на теннис, – сказал он мне.

Он был разговорчив, и я начал задавать ему те же вопросы, что и банковским грабителям:

– Почему ты этим занимаешься?

– Люблю. Вы можете, Джон, сегодня арестовать нас всех. Но это ничего не даст.

– Такому толковому парню легче зарабатывать деньги законным способом.

Он досадливо покачал головой, словно огорчаясь что я никак не могу понять. И показал на окно.

– Видите две дождевые капли? Спорю, что левая скатится вниз раньше, чем правая. Нам не требуется Большого футбольного дня. Две дождевые капли – это все, что нам нужно. Что бы вы ни делали, Джон вам нас не остановить. Таковы уж мы есть.

Его краткая исповедь стала для меня вспышкой молнии в темноте, внезапным прозрением. Сейчас это может показаться наивным, но тогда я внезапно с предельной ясностью понял все, о чем спрашивал у грабителей банков и других преступников.

Таковы уж мы есть.

Есть нечто присущее сознанию и психике преступника, что подталкивает его к определенным вещам. Впоследствии, изучая образ мыслей и мотивацию серийных убийц и анализируя картину преступления с помощью поведенческих ключей, я стал искать элемент или набор элементов, которые рисовали человека таким, каков он был. Постепенно для обозначения не меняющегося от случая к случаю постоянного элемента я пришел термину «автограф». И пользовался им, в отличие от modus operandi который мог быть текучим и переменчивым. Концепция «автографа» легла в основу всего, чем мы занимались в Исследовательском подразделении поддержки.