Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999

Череда смертей в семье Ротшильд последовала за резким потрясением в финансовых делах. Как было показано выше, партнеры не забыли о том, какие огромные суммы им пришлось списать, чтобы спасти Венский дом от краха. Особенную злопамятность проявили представители Лондонского дома; им казалось, будто подтвердились их худшие опасения, связанные со склонностью дядюшек к риску. К сожалению, компания была устроена так, что убытки того вида, какие понес Соломон, распространялись на всех; его личную долю в общем капитале фирмы не сократили пропорционально понесенным всеми убыткам. Наверное, этим объясняется, почему в послереволюционный период центробежные силы угрожали разорвать связи, которые ковал Майер Амшель почти за сорок лет до того, желая сплотить сыновей и внуков. Более всего лондонские партнеры стремились «освободиться» от обязательств перед четырьмя домами континентальной Европы, которые так дорого обошлись им после революции. Как выразился Нат в июле 1848 г., он и его братья хотели «прийти к некоторому соглашению, чтобы каждый дом мог находиться в независимом положении». Ничего удивительного, что перспектива «коммерческого и финансового конгресса» наполняла Шарлотту таким ужасом. Впервые идея конгресса стала известна в августе 1848 г.: «Дядя А. ослаблен и тоскует, потеряв жену, дядя Соломон – из-за потери денег, дядя Джеймс – из-за неустойчивого положения во Франции, мой отец [Карл] нервничает, мой муж, хотя и великолепен, упрям, когда настаивает на своем».

В январе 1849 г., когда Джеймс отправился навестить братьев и племянников во Франкфурт, Бетти всерьез ожидала, что конгресс «изменит основания наших домов и, по примеру Лондонского дома, дарует взаимную свободу от солидарности, несовместимой с политическими движениями…». Типичной для напряженных отношений между Парижем и Лондоном можно назвать ссору, которая произошла позже в том же году, когда Джеймс узнал, что Майер «приказал» одному из братьев Давидсон «не посылать золота во Францию», – он считал, что таким образом «англичане» утверждают свое превосходство, что, по его мнению, было невыносимым. В самом Париже шли постоянные трения между Натом и Джеймсом. Первый всегда проявлял гораздо больше осторожности, чем его дядя; к тому же из-за революции у него почти пропало желание и дальше заниматься делами. «Советую вам быть вдвойне осторожными в делах в целом», – увещевал он братьев в разгар кризиса.

«Ну, а я воспылал таким отвращением к бизнесу, что мне бы особенно хотелось больше не заниматься никакими сделками… Что же касается международной обстановки и революций, которые вспыхивали за минуту и когда их меньше всего ожидали, я считаю откровенным безумием бросаться по шею в горячую воду из желания заработать немного денег. Наши добрые дядюшки так нелепо любят дело ради самого дела… им невыносима мысль о том, что кто-нибудь другой проведет «их» операцию… они хватаются за все что угодно, если им кажется, что этого хочет кто-то другой. Я со своей стороны вполне уверен: нет никакого риска в том, что Бэринг предоставит ссуду [под испанскую ртуть], и если он предпочитает так поступать, будь что будет, будьте довольны и воспринимайте все легко ».

Бетти понимала смысл подобных действий. Как она заметила, «нашему доброму дядюшке [Амшелю] невыносимо уменьшение нашего состояния, и в своем желании восстановить его в прежнем размере он недолго думая может снова погрузить нас в водоворот рискованных афер». Но Джеймс все больше досадовал на малодушие Ната. Шарлотта подозревала, что Джеймс будет очень рад, если племянник отойдет от дел, так как тогда у него появится повод шире привлечь к работе компании своих старших сыновей, Альфонса и Гюстава, которые впервые начали фигурировать в переписке в 1846 г.

Как выразилась Бетти, «прежние братские союзнические узы» на время казались «близкими к разрыву».

Семейный разлад возникал и по другим причинам. Еще до революции 1848 г. представители Франкфуртского дома жаловались на высокомерное отношение к ним со стороны Лондонского дома. Ансельм считал, что «очень неприятно быть самым скромным слугой, исполнять твой приказ, даже не зная из испанской переписки, как движутся дела. Весьма справедливо, что мы не ценим заботы и что с незапамятного времени [так!] другие дома оттесняют нас во второй ряд». Судя по письму, Ансельм считал, что он, будучи самым старшим представителем следующего поколения, станет преемником Амшеля во Франкфурте. Все изменил крах Венского дома, так как Ансельму поручили принять на себя обязанности отца в Австрии на постоянной основе. И Карлу хотелось, чтобы его преемником в Италии стал его старший сын Майер Карл. Однако бездетный Амшель еще больше хотел, чтобы Майер Карл после него возглавил Франкфуртский дом. В Неаполь он предлагал послать его младшего и не такого способного брата Адольфа. Как заметил Джеймс, такие споры шли не только между пожилыми братьями, но и между их сыновьями и племянниками; очевидно, всем им хотелось управлять Франкфуртским домом, поскольку он по-прежнему управлял филиалами в Вене и Неаполе: «У Ансельма разногласия с Майером Карлом. У Майера Карла разногласия с Адольфом». Хотя Шарлотта явно на стороне старшего брата, в ее дневнике содержатся подробности вражды, которую порождало такое соперничество: «Майер Карл… человек зрелый; он… человек светский и гражданин мира. Он в расцвете сил и находится на вершине своей… несравненной власти. Благодаря своим обаянию, живости и остроумию он, безусловно, заслуживает большей популярности, чем Ансельм. Более того, во Франкфурте он желанный гость, и его повсюду любят, гораздо больше, чем любили, любят и будут любить моего деверя. Сомневаюсь, что он обладает широтой и глубиной познаний, приобретенных Ансельмом; я не в том положении, чтобы оценивать его опыт и манеру вести дела или судить о здравости его суждений по важным вопросам; я не знаю, хорошо ли он пишет и говорит. Но… Ансельм в высшей степени снисходительно относится к моему брату, что совершенно неоправданно: можно обыскать не одно королевство и не найти второго такого же одаренного молодого человека. Может быть, он не обладает способностями, необходимыми для научной и исследовательской работы… Однако мне кажется, что как банкир и человек светский, как рафинированный и образованный представитель европейского общества (а он непринужденно себя чувствует в обществе людей всех национальностей и всех классов) он не имеет себе равных. Несправедливо и недостойно Ансельма относиться к нему с таким презрением».

Наконец, важно помнить, какую злость испытывали в Лондоне и Париже по отношению к Венскому дому после фиаско 1848 г. Временами Джеймс говорил так, словно он без всякого сожаления оборвал бы все связи с Веной. «Вена меня совершенно не интересует, – писал он в Лондон в декабре 1849 г. – В то время как там другие спекулируют против правительства, нашим родственникам в Вене не хватает на это ума… и, к сожалению, они никудышные дельцы. Они всегда считают, что ведут дела на благо государства».