Кен Уилбер - Очи познания: плоть, разум, созерцание

Итак, традиционный взгляд на реальность говорил о том, что бытие иерархически ранжировано, что сфера созерцания более реальна и более ценна, чем сфера ума, которая, в свою очередь, более реальна и более ценна, чем сфера плоти. Признавалась ценность всех трех сфер, и все они использовались, но не было никаких заблуждений касаемо их соотносительной ценности: причинное выше, чем тонкое, которое выше, чем грубое. И, как выразился Смит, высшее более реально , чем низшее, поскольку оно более наполнено Бытием.

Но по мере того, как все знание стало сводиться к плотскому, эмпирическому знанию, и коль скоро судьей плотского знания стало служить число, и коль скоро число является количеством, лишенным качества или ценности, то, когда наука старательно начала искать великую ценностную Цепь бытия, произошла экстраординарная трансмутация, возможно – самая значимая из всех, известных истории. Все , что наука была способна увидеть, рассматривалось сквозь призму числа, а поскольку ни одно число изначально не лучше, чем другое число, вся иерархия ценности схлопнулась – оказалась редуцирована до простых, лишенных ценности столовых наборов, существующих только лишь для того, чтобы занять свое правильное место в естественном порядке вещей и стать частью этой унылой природы, лишенной звука, запаха, цвета; просто суеты материального, бесконечной и бессмысленной.

Старую иерархию ценности и бытия тем самым променяли на иерархию чисел. Более нельзя было говорить, что какие-то сферы выше , или реальнее , или лучше , чем другие: можно было лишь говорить, что они больше или меньше, чем другие. Можно утверждать, что уровни значимости подменились уровнями величин . Мы перестали признавать сферы, которые выше, значимее и реальнее, чем сфера обыденного (например, созерцательный рай), мы стали признавать только сферы, которые больше обыденного в размерах (например, астрономические расстояния). И вместо более низких, менее значимых и менее реальных сфер, чем сфера обыденного (подчеловеческие, плотские, материалистические сферы), мы стали видеть только сферы, которые меньше , чем обыденное, в размерах (например, субатомная сфера). «Лучше» и «хуже» превратились в «больше» и «меньше», а затем оказались и вовсе отброшены.

Но что еще можно было бы ожидать от животного, отрекшегося от ока разума и ока созерцания? Единственное оставшееся око было плотским и физическим, и по мере того, как оно оглядывалось по сторонам, единственное, что ему удавалось обнаружить, были различия в размерах. Когда закрылись очи рассудка и созерцания, око плоти уставилось немигающим взглядом на материальный мир, начав свою ритмичную литанию утверждений: 1, 2, 3, 4, 5…

Итак, если бы сциентизм был всего лишь неубедителен, то все мы могли бы поддаться искушению перестать обращать на него внимание. Но он не просто «всего лишь неубедителен» – и не просто всего лишь безумен в своем количественном сумасшествии. Сциентизм, как мировоззрение, формально противоречит самому себе.

Данный вопрос можно рассмотреть с множества сторон. Вероятно, мы могли бы сперва отметить следующее: сциентизм считает, что созерцательное знание Абсолюта невозможно. Единственное знание, которое допустимо, это знание плоти, которое, по всеобщему признанию, есть относительное знание. Итак, если бы позитивист просто утверждал: «Мы ограничим себя изучением сферы относительного знания», – то все это было бы совершенно приемлемо. Но он идет дальше и утверждает: «Достоверно только лишь относительное знание». И это само по себе абсолютное утверждение, ведь оно говорит: «Абсолютной истиной является то, что нет абсолютной истины». Шуон выразил это следующим образом: «Релятивизм ставит перед собой задачу низвести любой элемент абсолютности до относительности, при этом допуская весьма нелогичное исключение ради самого данного действия по низведению». Он продолжает:

На самом деле, релятивизм состоит из заявления: истиной является то, что не существует истины. Или из заявления, что абсолютной истиной является то, что ничто, кроме относительной истины, не существует. С тем же успехом можно было бы сказать, что языка не существует, или же написать, что нет такой вещи, как письменность. [51] Schuon, F. Logic and Transcendence. New York: Harper & Row, 1975.

Иными словами, заявление сциентизма «опровергается самим существованием его же постулата». [52] Schuon, F. Logic and Transcendence. New York: Harper & Row, 1975.

Сходным образом сциентист не просто говорит: «Эмпирическое доказательство является лучшим методом получения фактов в чувственной сфере». Он говорит: «Верны только утверждения, которые можно проверить эмпирически». К сожалению, само данное утверждение нельзя эмпирически проверить. Нет никакого эмпирического доказательства утверждения, что только лишь эмпирическое доказательство реально. Поэтому Смит и пишет: «Заявление, что нет иных истин, кроме тех, что принадлежат науке, само по себе не является научной истиной, а посему, утверждая его, сциентизм противоречит самому себе». [53] Smith, H. Forgotten Truth. New York: Harper & Row, 1976.

Еще сциентизм взял в моду утверждать, что, дескать, эволюция путем естественного отбора (мутация плюс статистическая вероятность) – это единственная сила, объясняющая весь окружающий нас мир. Итак, мы не ставим под вопрос, имела ли место эволюция: наиболее очевидно, что происходила. Мы ставим под вопрос то, что является ее причиной или движущей силой, – в данном случае, случай. Ибо утверждается, что все, неважно в какой сфере, в равной степени является продуктом случайной эволюции. Жак Моно, чья книга «Случай и необходимость» является библией подобных взглядов, объясняет: «Эволюция [есть] продукт гигантской лотереи, которой заправляет естественный отбор, слепо выбирая редких победителей среди чисел, выпадающих совершенно случайным образом… Только данная концепция совместима с фактами». Его утверждение состоит в том, что, дескать, насколько нам известно, концепция эволюции через случайный отбор более истинна , чем конкурирующие теории.

Но если бы это и было верно, то это невозможно проверить. Если все явления в равной степени являются продуктом слепого случая, тогда не может быть никакого вопроса о том, более ли истинно что-то одно, чем другое. Лягушка и обезьяна равным образом являются продуктами следующей статистическим закономерностям эволюции, и нельзя сказать, что лягушка «истинней», чем обезьяна. Аналогично этому, поскольку все явления суть плоды статистического случая, то и идеи тоже являются подобными продуктами. Таким образом, невозможно, чтобы одна идея была более истинной, чем другая, ведь все они в равной степени произведены случаем. Если все суть продукт статистической необходимости, тогда таковой же является и сама идея статистической необходимости, и, в данном случае, она несет не больше авторитета, нежели какой-либо другой продукт эволюции.