Стивен Бакстер - Бесконечная война

Наконец Джек Грин в последний раз стукнул по клавиатуре и откинулся на спинку кресла.

– Так. Готово. Извини, детка.

Джек встал, поцеловал Хелен в щеку и снова сел.

– Нужно было доделать речь, которую мы пишем для Бена.

Он имел в виду Бена Кийса, мэра Вальгаллы.

– Кстати, я как раз вспомнил…

Джек взял пульт, нажал на кнопку, и на большом экране появилось изображение сцены, несколько референтов в костюмах, звездно-полосатое знамя – и ярко-синий флаг Вальгаллы, висевший рядом с ним на заднем плане.

– Бен вот-вот будет говорить. Все в последнюю минуту, да. Но, как только он закончит, речь разойдется по всему миру и доберется до Базовой Земли со скоростью аутернета. Впечатляет, правда?

Хелен, видимо, выбрала неудачный момент для визита.

– Можно я сяду, папа?

– Конечно, конечно.

Джек снова встал – слегка неуклюже – и придвинул дочери стул. Как и многих представителей его поколения, строивших города на Долгой Земле, наподобие Перезагрузки, с нуля, в пожилом возрасте его скрутил артрит.

– Как там Дэн?

– Ты ошибся с возрастом на прошлой открытке на день рождения.

– Хм. Извини. Надеюсь, он не расстроился.

Хелен пожала плечами.

– Он уже привык.

Джек улыбнулся, продолжая поглядывать на экран.

Хелен задвинула досаду подальше.

– Я просто заскочила мимоходом, папа. Ты же знаешь, мы едем на Базовую. Заодно решили показать Дэну Свободную школу. Мы надеемся устроить его туда, если мальчику понравится.

– Хорошая идея. Один из принципов Вальгаллы – открывать хорошие школы и растить свободных, открытых, образованных людей. Это основа любой демократии.

– Папа, не читай мне лекцию.

– Извини, извини. Ничего не могу с собой поделать, милая. И прости, что отвлекаюсь. Но ситуация требует. Дело не только в непрерывно растущих налогах. Подонки из «Друзей человечества», которые финансируют предвыборную кампанию Коули, просто источают недоброжелательство, с каким бы пафосом он ни вещал об отсутствии дискриминации. Это хуже, чем расизм. На их языке мы, умеющие переходить, – низшая раса, злобные аморальные мутанты. Нам нужно за себя заступиться. И мы боремся! Некоторые комментаторы уже предрекают, что сегодняшняя речь Кийса станет нашей Декларацией независимости, хотя они еще ее не слышали. Представляешь?

– И тебе обязательно нужно влезть, да?

– Ну а как я должен поступить?

– Точно так же ты вел себя в Перезагрузке. Командовал другими, чтобы отвлечься от собственных проблем.

– Ты заговорила так же, как твоя сестра?

Кэти, на несколько лет старше Хелен, тоже замужняя, осталась в Перезагрузке. И ей не нравилось, что прочие члены семьи перебрались в другие места.

– Нет, папа. Послушай, я в курсе, что ты не стар…

– Я не собираюсь записываться в ополчение, детка.

– Знаю, знаю… просто мне кажется, что хватит уже убегать.

– От чего?

– Ты не виноват, что мама заболела.

– Продолжай. В чем еще я не виноват?

– В том, что сделал Род.

– Твой брат взорвал Базовый Мэдисон.

– Нет. Он был частью идиотского заговора, который устроили отчаявшиеся фобики. Прости, папа. По-моему, ты заваливаешь себя работой, чтобы…

– Чтобы сублимировать вину? По Фрейду? Надо же, моя дочь – психолог, – жестко произнес Джек. – Послушай, проблема тут не в вине. Люди живут, как живут. Но какими бы ни были твои глубокие личные мотивы, ты все-таки можешь постараться сделать что-нибудь хорошее.

Хелен указала на экран.

– Например, как твой мэр Кийс?

Джек повернулся туда же.

Бен Кийс поднялся на возвышение, держа в руках пачку рыхлой бумаги местного производства. У него была приятная кинематографическая внешность, но волосы Кийс отрастил длинные, в духе колонистов, и носил не костюм, а практичный рабочий комбинезон тускло-оливкового цвета. Когда он заговорил, Хелен с трудом могла разобрать слова сквозь аплодисменты и возгласы из зала.

– Жители Вальгаллы! Сегодня в этом мире настал исторический день – как и во всех мирах Долгой Земли. В нашей власти начать все сначала…

Джек улыбался.

– Том Пейн [6] Томас Пейн (1737–1809) – англо-американский писатель, философ, публицист, прозванный «крестным отцом США». . Это я вписал.

– …определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью… В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее…

– Ха! – Джек Грин хлопнул в ладоши. – А это прямая цитата из Декларации независимости. Какая минута для американского правительства! Его собственные основополагающие принципы обращены против него же!

На экране появилась стоявшая перед Кийсом толпа, которая жестикулировала, совсем как троллиха Мэри, и распевала:

– Я не хочу, я не хочу!

Хелен поняла, что отец заинтересован только речью и последующими комментариями. Она тихонько встала и на цыпочках вышла из комнаты. Джек Грин даже не обернулся.

Хелен ничего не знала о революциях. Она представить не могла, к чему все идет. Впрочем, она задумалась, где же тут «права» троллей и прочих созданий, которым пришлось уживаться на Долгой Земле бок о бок с людьми.

Томас Куангу с сочувственным видом ждал ее в вестибюле. Видимо, он знал непростую семейную историю Гринов и прекрасно понимал чувства Хелен.

– Пойдемте, – предложил он. – Я угощу вас здешним кофе.

И в уютной кофейне, в нескольких кварталах от ратуши, Томас рассказал ей кое-какие эпизоды собственной биографии.

Томас Куангу прекрасно помнил тот день, когда его жизнь изменилась. День, когда он оставил мир условностей и сделался профессиональным стригалем, если можно так выразиться. Это произошло двадцать лет назад, всего через пять лет после Дня перехода, когда сам феномен еще казался пугающим и новым. Томасу было тридцать.

Он позаимствовал у отца машину, выехал из Джигалонга, затормозил у потрепанного непогодой деревянного указателя и вылез под полдневное солнце, с переходником на боку. Не считая проселочной дороги, ведущей к Джигалонгу, и обнесенного забором клочка кроваво-красной земли, обозначавшего вход на кенгуровую ферму в соседнем мире, там больше не было ничего. Ничего, кроме просторов Западной пустыни, огромной, гнетущей, чье однообразие нарушалось лишь одним-единственным, изглоданным эрозией валуном. Буквально ничего – во всяком случае, в глазах первых европейцев, которые, придя сюда, едва сумели разглядеть людей, которые уже жили тут. Для них Австралия была terra nullius, пустая земля, и это стало юридическим принципом, оправдавшим захват.

Но Томас был наполовину марту. Его всегда тепло принимали родичи с материнской стороны, даже когда она вышла по любви за белого, нарушив строгие племенные правила брака. И, с точки зрения Томаса, по крайней мере теоретически знакомого с образом жизни своих предков, здешняя земля была богатой. Непростой. Древней. Здесь ощущался груз времени. Томас знал, как существовала эта на первый взгляд бесплодная земля, как поддерживала укоренившуюся на ней жизнь. Еще он знал, как выжить, как прокормиться при необходимости.