Ярослав Гжендович - Ночной Странник

Седло в конце концов я гружу на загривок, уперши внутренним чепраком о щит; одна его сторона входит между сумкой и задней частью шлема.

Вот он я.

Иду.

Груженный, словно дромадер, в полном вооружении и с седлом на загривке, выгляжу как Труляля и Траляля в одном лице. Я спотыкаюсь на болотистом, полном валунов и засохших деревьев пространстве, позваниваю снаряжением и двигаюсь в сторону леса, который должен скрыть всю эту беду.

Царство за коня.

Опускается тьма. Я решаю пробудить цифрал.

Цифрал. Мой паразитарный ангел-хранитель, выкормленный в тайных лабораториях «Нисима Биотроникс» для Морского отряда специальных операций.

Единственный элемент снаряжения, который я наверняка не потеряю и без которого здесь мне будет непросто выжить.

Он превращает меня в сверхчеловека. Это благодаря ему я вижу в темноте и слышу мышиный писк с двухсот метров. Это он в минуты опасности вбрасывает в мои вены гиперадреналин, который ускоряет мои движения и реакции. Благодаря ему бряцающее лопотание Людей Побережья или горловое бормотание амитраев превращается для меня в родной язык. При необходимости он обезболит меня, вылечит, передаст карту под закрытые веки или прицел на сетчатку глаза.

Только благодаря ему за год обучения я выучил столько, сколько в стандартной ситуации изучал бы лет двадцать.

Без этого проклятущего паразитарного гриба в моем мозгу вся миссия была бы только дорогостоящим самоубийством.

Ввели мне его через нос.

Тогда он был всего лишь зерном.

Он растворил свою оболочку и превратился в личинку не больше зародыша малярии. А потом путешествовал в кровеносной системе, пока не добрался до гипоталамуса. Там он угнездился и начал расти, кормясь моей кровью.

Когда двенадцать лет назад в глубокой тайне испытывали прототип, моя любимая родина голосом некоего обезумевшего еврократа настояла, чтобы цифрал следил, дабы солдаты действовали по уставу, согласно процедурам и соответствующим предписаниям. А лучше всего, чтобы оставались послушными. Подозреваю, мечтал он о Европе, в которой нечто подобное привьют каждому новорожденному. Счастливцы-тестеры были из отряда «Фальширм’ягер». Несколько коммандос погибли во время полигонных испытаний, а двое вышибли себе мозги, прежде чем им удалось деактивировать имплантаты. Трое оказались в дурдоме.

Я панически боялся, когда его в меня вводили.

Они объясняли, что это шестая, прекрасно оттестированная версия. Что это лишь вспомогательная система, элемент, который не станет вмешиваться в мою личность. Просто внутренний компьютер. Он сделает доступными временно неиспользуемые части мозга и позволит управлять процессами, на которые обычно мы не можем влиять. Что в случае чего все можно вернуть назад. Если его деактивировать, он сдохнет и будет реабсорбирован организмом. Твердили, что они знают что делают.

Я им не верил ни на грош.

Панически боялся.

А потом цифрал активизировался и лишил меня страха.

Это первое, что он сделал. Убил во мне способность к обычному человеческому испугу. К панике или истерии. Я больше не получу милого человеческого невроза и не буду просыпаться с чувством беспокойства, ощущением неопределенного несчастья, как бывает с нормальным человеком. Перед лицом опасности я до последнего прикидываю, думаю и планирую. Я бываю обеспокоен или испуган, но не могу испытывать парализующий ужас. Не умею. Когда не происходит ничего особенного, я безмятежно спокоен. Не переживаю наперед.

Я думал, что он превратил меня в психопата, и сразу ринулся к Лодовцу.

Меня обследовали. Цифрал просто поставил мне фильтры. Я могу любить, вожделеть, сочувствовать. Мне может быть грустно. Я могу испугаться. Высшие чувства остались. Но негативные эмоции не могут вырастать во мне до таких размеров, чтобы сбить меня с ног.

Лодовец предостерегал, что это может меня убить. Что мне, получается, необходимо обрести в два раза большую рассудительность, чем остальным, поскольку эти механизмы – испуг, паника – природные предохранительные системы, вытекающие из инстинкта самосохранения.

Только и того, что с некоторого времени он у меня в дефиците.

И лучшее тому доказательство – что я согласился принять участие в миссии.

Есть и плохие стороны. Порой ускорение реакции не слишком удобно. Когда гиперадреналин попадает в кровь, можно пробить рукою дверь, которую лишь хотел открыть, и при этом сломать себе кости. Звуки занижены на несколько октав и плохо различимы. Не дай бог в таком состоянии хлопнуть в ладоши. Можно обрезать себе пальцы, просто ухватившись за шнурок.

Все мы, кто учился в замке Даркмур, после активации цифрала боялись касаться женщин. Это ведь тоже – эмоции. Мы рассказывали друг другу легенды о том, как некий коммандос якобы разорвал на куски дамочку в приливе страсти. Впрочем, в группе были и девушки. Две.

О том, что происходит, когда встречаются двое с имплантатом, ходили легенды.

Как обо мне и Дейрдре.

К счастью, это именно легенды.

Когда цифрал благословил меня даром языков, получив увольнительное, я отправился в паб в Аксенхилле – и не сумел заказать пива. Бормотал на смеси языков Побережья и кебирийского, вставляя хорватские, финские и польские ругательства. Потом как-то отрегулировалось.

Ноктолопия тоже кажется удобной – до того момента, пока не вылезешь из темноты в источник света. Зеницы реагируют мгновенно, цифрал тоже, но рисунок на сетчатке остается на пару минут. Дейрдре как-то ночью полезла в холодильник с подсветкой в глазах и отворила его. Зрение вернулось к ней только к завтраку.

С другой стороны, осознание, что, когда нужно, ты можешь голыми руками перехватить летящую стрелу или попасть ножом в осу на стволе – помогает. Позволяет выдержать. Мое задание – сбор информации. Главное мое оружие – мозг. Так меня учили. Но физическое превосходство дает совсем другое душевное состояние.

Солнце заходит. Я бреду через топь, ступая у комлей засохших деревьев, прыгаю по валунам и камням, балансируя горой груза на загривке. Рубаха под доспехом, кольчугой и кафтаном пропиталась потом. Спина, обожженная при взрыве, сильно печет. Темный густой лес, настоящая стена обомшелых стволов, маячит в нескольких метрах от меня. Я останавливаюсь на прогибающемся ковре мха, смотрю еще раз на морской горизонт над краем скалы и активирую цифрал.

Уже подступали ранние сумерки, когда Вуко Драккайнен оказался между деревьями. Лес был неприятен. Низкий, спутанный, полный рахитичных деревьев с искореженными стволами, поросшими бородатым лишайником. Где-то в ветвях покрикивали птицы.

Драккайнен двигался плавным, размеренным шагом, одной рукой фиксируя рукоять меча, а второй придерживая взгроможденное на загривок седло, цепляющееся за ветки. В этом лесу не было троп. Деревья, умершие от старости, падали в подлесок, преграждая дорогу, или цеплялись за кроны ближайших соседей, повисали, спутавшись ветвями, обрастая грибами и лишайником, пока не сгниют. Настоящие джунгли.