Грег Кокс - Планета обезьян. Война

На него взглянули мертвые глаза.

Пастор подавился готовым вырваться изо рта воплем, столкнувшись нос к носу с безжизненным телом своего капитана, одним из нескольких мертвых солдат, валявшихся в канаве, которая теперь напоминала братскую могилу. Пастор узнал всех мертвецов – Ворд, Чэмберз, Чавес, Роббинс, Шимода. В горле капитана торчала стрела. Остекленевшие глаза безучастно уставились в небытие.

Обезьяны убили их. Обезьяны убили их всех.

Пастор испугался, что и он тоже покойник. Лежа в могиле вместе со своими павшими товарищами, он услышал, что обезьяны приближаются. Они визжали и ухали друг на друга, как животные, которыми они, впрочем, и были. Возбужденные лошади ржали и фыркали. Совсем рядом слышались ружейные выстрелы – это был признак того, что бой еще продолжался, или это обезьяны добивали последних оставшихся людей? Пастор спросил себя, смогли ли спастись Рыжий и другие «хорошие» обезьяны, и внезапно понял, почему его это волновало.

Насколько Пастор мог понять, он единственный из солдат остался в живых.

Он схватился за свой арбалет, который потерял, когда катился вниз по холму, но не обнаружил его. Большая часть стрел также выпала из колчана, так что он остался без оружия. Ему не хотелось вот так вот умирать – в одиночестве, в лесу, когда рядом нет никого, кроме мертвецов, кто бы мог разделить с ним его последние мгновения. Страх грозил подавить все, чему его учили на занятиях по военной подготовке, но он пытался сдерживаться, хотя и дрожал, как осенний лист. Он вытянул вперед трясущиеся руки и снял с трупа капитана наушники с микрофоном, они еще были теплыми на ощупь. Кровь мертвеца испачкала ему пальцы.

«Простите, капитан, – подумал он, – мне это сейчас нужнее, чем вам».

Он очень надеялся, что эта штука работала. С перекошенным лицом он надел наушники на голову и включил рацию.

– Полковник? Полковник, вы слышите меня?

В ушах захрипели статические помехи, лишая его надежды. Прошел бесконечный томительный момент, прежде чем ему ответил хриплый властный голос. Пастор с облечением вздохнул, узнав знакомые модуляции голоса своего командира.

– Кто это? – спросил Полковник.

У Пастора пересохло во рту. Ему пришлось подождать, прежде чем он снова смог заговорить.

– Пастор… это Пастор, сэр.

Он понятия не имел, известно ли было Полковнику его имя. Он был просто никем, просто одним из рядовых бойцов на этой войне.

– Где вы находитесь, солдат? Определите свое местоположение.

– Я не знаю!

Голос Полковника звучал ровно и ободряюще.

– Что вы видите?

Пастор не собирался поднимать голову из канавы, чтобы сообщить Полковнику, что он видит несколько деревьев и кустов. Его голос дрожал, почти пропадая от напряжения. А что, если обезьяны его услышат?

– Я ничего не вижу! Мы много людей потеряли, сэр. Капитан убит!

Полковнику потребовалось какое-то время, чтобы переварить эту информацию.

– Теперь вы командуете.

– Командую, сэр? – Пастор попытался разъяснить Полковнику. – Кажется, только я один и остался в живых!

Обезьяны точно были где-то рядом. Он слышал, как они топали по земле, приближаясь к нему. Пастор поднял голову, напряженно ожидая, когда покажется первая обезьяна.

– Сэр, я не думаю, что смогу с этим справиться, – его горло перехватило от волнения. Плохо, конечно, умирать молодым в безнадежном бою, но потерпеть поражение и попасть в лапы обезьян, не выполнив задания… – Простите, сэр! Мне очень жаль.

Полковник мрачно ответил:

– Я понимаю, солдат. Просто убей их столько, сколько сможешь.

Но исполнять этот приказ было слишком поздно. Беспомощно копаясь среди мертвых тел в поисках арбалета, Пастор услышал, как над ним кто-то враждебно фыркнул. Он замер, посмотрел вверх и увидел нескольких обезьян, смотревших на него со смертельной злобой в глазах. Их копья и ружья были направлены на него, хотя любая из этих обезьян легко могла голыми руками вырвать ему конечности. На лицах обезьян не было жалости, да Пастор и не ожидал этого. Всю его жизнь обезьяны и люди были смертельными врагами, и сейчас эта жизнь подходила к концу. Пастор сглотнул слюну и стал ждать, что будет дальше. Он и так уже был в могиле. Все остальное – просто формальность.

«Давайте, – подумал он. – Пора с этим кончать».

Цезарь размышлял над ужасными последствиями битвы. Обезьяны собирали оружие, срывая ружья и амуницию с трупов солдат-людей. Дело необходимое, но грязное. Вожак обезьян (он все еще оставался в расцвете своих сил) отвернулся от мародерства и медленно пошел по направлению к открытой всем взорам траншее, камуфляж и защита которой не смогли уберечь ее от нападения людей. Взорванные останки защитной стены были разбросаны по всему холму, и это говорило о том, что взрывчатые материалы у врага очень хорошие. Обугленное дерево все еще воняло дымом, и оставшиеся очаги огня следовало затушить.

Он мрачно наблюдал за тем, как тела обезьян – не все из них были в целости – доставали из взорванных глубин траншеи. Он не пытался считать мертвых – после будет достаточно времени для того, чтобы посчитать свои потери. Сейчас важнее было знать, сколько обезьян ранено, и заняться ими. Он боялся, что, несмотря на все попытки их знахарей, многие из несчастных умрут от ран в ближайшие часы или дни. Победа досталась обезьянам слишком дорогой ценой.

«Бой закончен, – подумал он, – но поминки только начались».

Часовые, расположившиеся на деревьях, внимательно наблюдали, нет ли еще где-нибудь солдат-людей. Цезарь приказал им немедленно поднять тревогу, если будет такая необходимость, а сам стал спускаться в то, что осталось от траншеи. Гориллы, шимпанзе, орангутанги и бонобо, раненые и нет, смотрели вверх, с трепетом и почитанием, на своего спускавшегося вожака. Одно его присутствие вызывало у всех глубокие эмоции. Широко раскрыв глаза, обезьяны толкали друг друга, предупреждая соседей о его прибытии. Даже раненые приподнимались и смотрели на него, когда он проходил мимо.

Цезарь привык к такой ответной реакции. Он, в конце концов, был их вождем… и их освободителем. Это он почти десять лет назад выпустил на свободу вирус, который развил их умственные способности и освободил их из заточения в лабораториях и зоопарках.

Сейчас ему уже двадцать лет, и шерсть на лице Цезаря кое-где покрылась сединой, но авторитет его оставался неоспоримым. Сознавая отношение к себе своего народа, он демонстрировал перед ними силу и мужество.

На его хмуром стоическом лице никогда не появлялись страх или слабость. Только боль в выразительных зеленых глазах выдавала то как сильно страдания его народа влияли на него.

«Неужели это кровопролитие никогда не кончится? – подумал он. – Неужели люди никогда не оставят нас в покое?»