Джон Коннолли - Музыка ночи

Лэйси проскользнул вперед, чтобы убрать гладильную доску из гостиной (вдруг гости остановят на ней свой выбор), а когда вернулся на кухню, жена уже кипятила чайник, расставляла на столе тарелки и резала сготовленный загодя фруктовый пирог. Гости сняли пиджаки, и Лэйси повесил их в сушилку. Они немного побеседовали об их пути из Рима. Говорил в основном Манус, двое его спутников молчали, если не считать благодарности Фаралдо хозяйке за чай с сахаром и молоком. Акцент у него был густой, ярко выраженный, а сам он улыбался. Ломтики пирога он уписывал, предварительно еще и намазывая их толстым слоем масла. Оскуро, напротив, изъяснялся жестами: пожатиями плеч, кивками и прочими движениями. Пирог он пожевывал вроде бы из вежливости – Лэйси сообразил, что к выпечке он, в общем-то, равнодушен. Лэйси уже вырисовался примерный портрет, как будет вести себя эта троица. Манус – эдакий свойский парень, обходительный, но сдержанный. Фаралдо умеренно-доброжелательный тихоня, кладезь знания; Оскуро холодный и бесстрастный скептик, более всего созвучный Фоме Неверующему, который не погнушается пытливо ощупать рану Христа, невзирая на боль, которую может вызвать у Спасителя такой поступок.

– Я, пожалуй, позвоню отцу Делани. Дам ему знать, что вы успешно добрались, – зашевелился Лэйси, но Манус упредительно выставил ладонь.

– Не надо себя утруждать, – заявил он.

– Он будет очень недоволен, – возразил Лэйси.

Приход был вотчиной отца Делани, который бы не потерпел, если б его оставили в неведении. Еще бы – ведь сюда приехали особы из Ватикана!

У отца Делани был суровый нрав. Прихожане это знали.

– В нужное время я объясню ему свои резоны. Не присядете ли вы с нами, мистер Лэйси?

Лэйси подчинился. Жена поставила перед ним дымящуюся кружку. Холодный чай остался остывать на каминной полке. При таком темпе весь их дом скоро будет заставлен кружками.

– Где ваша дочь? – осведомился Манус.

– Спит наверху, святой отец, – ответила миссис Лэйси. – Хотя я уверена, сейчас она наверняка проснулась. Если позволите, я приведу ее сюда.

Признаться, ее сильно обескуражило, что Анджела до сих пор не появилась. Суету, связанную с прибытием гостей, она должна была слышать. Вероятно, она схоронилась в своей комнате и слушала их разговоры. Звуки по дому гуляли свободно, и кто ведает, чего за годы успела понаслушаться в этих стенах их дочь, случайно или нарочно.

Именно поэтому ее родители научились заниматься любовью в тишине.

– Спасибо, не нужно, – произнес вдруг молчун Оскуро. – Думаю, мы захотим видеть ее позже, через минуту-другую.

Лэйси изумился тому, что у молодого священника развязался язык. Голос его был и не лишен приятности, но в нем чувствовался столь же яркий акцент, что и у Фаралдо. Что за национальность, непонятно. Оскуро – фамилия итальянская или испанская?

– Мы прибыли рано, руководствуясь опытом, – вымолвил Манус.

– Извините? – вырвалось у Лэйси.

Манус сделал глоток. Капельки чая бусинками застряли в его бороде, и он, не замечая, машинально смахнул их рукой.

Сказывается опыт, решил Лэйси, никогда не отращивавший бороды, – он всегда остерегался, не начнет ли в ней что-нибудь застревать.

– Конечно, ко всем подобным случаям мы должны подходить с большой осторожностью, – произнес Манус. – Мы должны быть открыты и чудесам, и деяниям десницы Божией, но остерегаться обмана. Я не хочу понапрасну сомневаться в вашей честности и искренности вашей дочери, но в прошлом у нас, к сожалению, бывали случаи .

– Случаи? – переспросила миссис Лэйси, опередив мужа.

– Несчастные, – ответил Оскуро. – Очень плохие.

Манус неуютно поерзал на стуле. Разумеется, он бы предпочел, чтобы Оскуро не брал быка за рога, но слово, как известно, не воробей. Стало быть, «несчастные, и очень плохие».

– Продолжайте, – попросил Лэйси. – Лучше, если вы будете с нами откровенны.

Манус развел руками.

– В прошлом году нас послали в Падую… – начал он.

– Падуя находится в Италии, – пояснил Оскуро.

– Я знаю, – резковато сказал Лэйси.

Вот черт (ой, прости Господи)! Все выходило каверзней, чем думалось изначально, но ему безумно не хотелось, чтобы троица святош сочла его за невежду. Не хватало еще, чтобы над тобой глумились в твоем же собственном доме.

– Прошу прощения, – сказал Оскуро, но по тону выходило скорей наоборот.

– Итак, – продолжил Магнус, глянув на своего спутника с выражением: «Ради любви Всевышнего, ты можешь проявить хоть толику благоразумия?», – мы отправились в Падую, поскольку у некоего ребенка, маленькой девочки, стали проявляться признаки стигматов.

– Крестные раны Господа нашего, – выпалила миссис Лэйси во избежание дальнейших конфузов, а также для того, чтобы показать: она – тоже не идиотка и прекрасно знает, где находится Падуя (надо отметить, что со святым Антонием Падуанским она была, образно говоря, на короткой ноге).

Насчет Антония она могла указать даже точное место в Житиях, потому что еще в школе написала полдюжины эссе, посвященных святому. Кроме того, имея привычку терять вещи, она всегда сулилась дать ему шиллинг, если он отыщет пропажу. Можно подумать, святой Антоний только тем и должен заниматься, что рыться под матрасами и в половиках.

– Именно, – подтвердил Манус. – Стигматы у нее открывались на руках и ногах. Они сочились кровью по воскресеньям, церковным праздникам и всякий раз, когда девочка получала причастие. Говорилось также, что они источают благоухание – Аромат Благочестия, как оно иногда именуется. Молва дошла до нас, и мы отправились ее проверить.

– Хотя у нас имелись подозрения, – вставил Оскуро. – Из-за характера тех ран.

– Но почему? – озадаченно спросил Лэйси.

– Раны, сквозные, появлялись у нее на ладонях и ступнях, – ответил Манус, – точно так же они изображаются на церковных распятиях. Однако в распятиях у римлян гвозди вгонялись не в ладони, а в запястья, поскольку ладони не выдерживали вес тела и их можно было высвободить. Ноги тоже свисали не так, как изображается в церкви. На римских распятиях они полусогнуты и располагаются наискось, – и он неловко изобразил на стуле позу, похожую на преклонение колен вполоборота, – а гвозди римляне вколачивали ближе к лодыжкам.

– А почему у нее кровь шла из ладоней? – пролепетала Лэйси.

– Потому что представление о распятии ее родители брали из того, что видели в церкви и на евангельских картинках, и именно эти места они своему ребенку и пронзили.

– Они что, ее пронзали ? – воскликнула миссис Лэйси. – Родные отец и мать?

– Кухонным ножом, – ответил Оскуро, – а затем отверткой расширили порезы. Все сделала мать.

– Девочка была глухонемая, – пояснил Манус. – Рассказать она ни о чем не могла, в том числе из страха перед матерью. А отец оказался слабым человеком и закрывал глаза на то, что творилось дома.