Михаил Трофименков - Убийственный Париж

Саша стрелял в правый висок, держа оружие в левой руке. В больницу — за два километра — его отвезли только в 18.00, когда в нем остался едва ли не литр крови. Он умер 9 января в 3.15. Газета «Канар аншенэ» издевалась: «Ставиский покончил с собой выстрелом с трех метров. Мы знали, что у него длинные руки. Но не до такой же степени!»

Если принять версию об убийстве, «тайну запертой комнаты» разгадывать не обязательно. В роковую комнату вела еще одна дверь — из сада, через которую мог зайти убийца. Стрелять в Сашу могли через окно: услышав выстрел, «флики» почему-то не выломали дверь, а проникли внутрь, разбив окно комнаты, которую в тот же вечер буквально выскоблили добела. Вероятнее, впрочем, доведение до самоубийства. Затаившийся Саша два часа вслушивался в шаги и разговоры «фликов»: его нервы не выдержали психологической пытки.

Франция 1920-х привыкла жить в ритме сменявших друг друга финансово-политических скандалов, но выстрел в горах вызвал политическую лавину. Ставискому пришлось ответить за все и за всех: за аферистов, за аферистов-евреев (а все крупнейшие аферисты эпохи были евреями), просто за евреев, за продажных политиков, за лживую демократию. Именно его дело раскрыло французам глаза на масштабы коррупции: пошли аресты, отставки, чистки масонских лож от продажных «братьев». Чиновники и адвокаты резали себе горло в Венсенском лесу, глотали яд прямо в кабинете генерального прокурора, топились в Сене. Общество отказало в доверии политическому классу, газетам, полиции.

Обиднее всего было то, что мэры, депутаты, прокуроры — с их цилиндрами, розетками Почетного легиона, красноречием, честными буржуазными бородками и пышными усами — служили на побегушках у ничтожного местечкового вора. Многие абстрактно бунтовавшие интеллектуалы — писатель Дрие Ля Рошель, кинокритик Робер Бразийак — именно в те дни выбрали свой, фашистский и антисемитский, лагерь. Леон Доде (23) назвал Шотана, успевшего за считаные дни пересесть из кресла министра внутренних дел в премьерское кресло, «вожаком банды воров и убийц», убившим жулика, прикрывая своего зятя, продажного прокурора Прессара. Газета «Ле либре пароль» перекрестила дело Ставиского в «еврейский скандал», Луи Фердинанд Селин выразил сокровенную уверенность, что Саше «удавались все его коленца только в силу его еврейства», Шарль Моррас расставил точки над i: «Республикой правит иностранец: Александр Ставиский — еврейский ублюдок».

Уже 9 января вышли на улицы боевые дружины ветеранов — «Королевские молодчики», «Патриотическая молодежь», «Огненные кресты» полковника Франсуа де ля Рокка: «Долой воров!», «Похороним Ставиского в Пантеоне!», «Эй, живей, живей, живей! На фонари всех депутатов!». Париж привыкал к вывороченным из мостовой булыжникам, перевернутым скамейкам, выломанным решеткам садов. 27 января Шотан подал в отставку. 6 февраля парламент утверждал кабинет Эдуарда Даладье: и правые, и левые призвали к демонстрациям. Место встречи — площадь перед парламентом — изменить было нельзя.

От тридцати до шестидесяти тысяч молодых мужчин, выживших в аду Вердена ради того, чтобы процветал Ставиский и ему подобные, рвались в фантастическом свете горящего газа с площади Согласия, через мосты — на штурм Бурбонского дворца. Кессель писал: «Ветераны, „Кресты“, „Молодчики“ и даже коммунисты — все как один, разъяренные, сломали полицейские заслоны, опрокинули мобильную гвардию, вышибли из седел муниципальную гвардию, резали лошадям сухожилия и прорвались на мост. Тогда мобильные гвардейцы потеряли голову и открыли огонь. Затем пришли подкрепления и зачистили площадь». По официальным данным, погибло пятнадцать мятежников и один полицейский; шестьсот пятьдесят пять манифестантов и тысяча шестьсот шестьдесят стражей порядка были ранены. Мэрия Парижа приспустила флаги в знак траура по павшим. Но казалось: республика оплакивает Сашу из Слободок, а заодно и саму себя.

Стрельба в Париже продолжалась еще несколько дней. Улица осталась за коммунистами, потерявшими под полицейским огнем двенадцать товарищей, но заложивших — спасибо, Саша! — основу Народного фронта с социалистами. Луис Бунюэль сохранил кошмарное воспоминание о тех днях: поэт-сюрреалист Пьер Юник «таскал в кепке остатки мозга убитого рабочего» [11] Перевод А. Брагинского. Цит. по: Бунюэль о Бунюэле. М.: Радуга, 1989. С. 137. .

Судьба семьи Ставиского бурлескна и печальна — под стать его собственной судьбе. Трагический цирк, да и только. Цирк — в буквальном смысле слова.

Отсидев шестнадцать месяцев под следствием, Арлетт была признана на процессе «банды Ставиского», открывшемся в ноябре 1935 года, непричастной к махинациям мужа. Едва освободившись в январе 1936 года, она отбыла в Нью-Йорк, выступала в ревю «Фоли де фамм» — за неплохие пятьсот долларов в неделю, однако недолго. Уже в октябре вернулась на родину, где бедствовала, особенно в годы оккупации: распродав драгоценности и меха, шила на дому. После войны вышла замуж за капитана американской армии Рассела Т. Кука, с которым жила, не зная горя, на Пуэрто-Рико. Третьим ее мужем станет тоже янки — инженер-лесотехник.

Все бы хорошо, но вот взяла Арлетт в свои странствия только пятилетнюю Мишлин. Восьмилетний Клод после ареста матери начал свое странствие — по психиатрическим лечебницам, куда попал по неизвестной причине на бесконечные двадцать лет и где обрел, по его словам, дар левитаЦии и мистического общения с мамой.

На мальчике, казалось, можно было поставить крест. Но, помимо левитации, он освоил искусство фокусника. Освободившись в 1956 году, Клод получил ангажемент в цирке Бауэра, где блистал под псевдонимами Фужестас, князь Франкестас, Витискас и князь(!) Ставиский. То ли на афише (жестокий юмор работодателя), то ли на визитной карточке самого Клода (отменная самоирония) значилось: «Ставиский — потомственный иллюзионист».

В 1960 году Арлетт побывала на выступлении сына в цирке под Бордо и предложила ему переехать за океан. Что-то в его голове, наверное, переклинило. В ноябре Клода арестовали за бродяжничество: при нем нашли ничтожные восемь франков. Франция сплотилась в сочувствии к «бедному мальчику»: шансонье Шарль Трене предложил ему работу садовника. Но Клод вернулся на манеж, теперь уже — в легендарный цирк Медрано, женился на своей ассистентке Жоэль Каррингтон, дочери знаменитого иллюзиониста. Коллеги помнят его как «маньяка-перфекциониста», изобретателя невиданных фокусов, одного из ведущих экспертов своего цеха. Забавно: адвокатом профсоюза фокусников и президентом Ассоциации любителей цирка был фокусник-любитель, великий адвокат Морис Гарсон (14), некогда защищавший Ставиского-старшего.