Ростислав Рыбаков - Индия. 33 незабываемые встречи

Страшно вспомнить этот пролет через ночной уже Дели!

Из-под колес выскакивали тени людей, в одну керосиново-электрическую линию слились разноцветные лампочки лавок, шарахались скутера, увертывались автомобили, в одном месте мы даже просквозили сквозь мирное стадо грузовых слонов, перевозивших огромные тюки сена – так молния необъяснимо проходит сквозь отходящую ко сну жизнь.

Неимоверно опоздав, перепуганные, мы вывалились на другом конце города – у такого же вокзала, как тот, где мы так спокойно провели последние два часа.

Помнится, в системе ООН при выступлении с трибуны считается дурным тоном, расхваливая свою страну, называть ее – обычно пользуются смешным оборотом «страна, которую я хорошо знаю». Так вот в Индии (в отличие от страны, которую я хорошо знаю – да и вообще в отличие от всех других стран) в воздухе, в толпе, в людях разлита непередаваемая доброта. Поэтому наше явление на пустом перроне около стоящего поезда Дели-Аллахабад было воспринято не как повод высказать нам все, что наболело у сотен задержанных пассажиров, а как удивительно радостное событие.

Из всех вагонов, из всех окон заждавшегося состава высовывались блестящие черные головы, все улыбались, махали приветственно руками, подбадривали нас на всех языках – и не улюлюкали, не смеялись над нами, а действительно радовались И радовались не потому, что бессмысленное и никем не объясненное стояние наконец завершилось, а тому, что мы успели, что у нас все хорошо.

Как назло, наш вагон был первым после паровоза. Вид у нашей бегущей вдоль длиннющего состава ответственной академической братии был чудовищен – впереди всех, боясь отстать уже в индивидуальном порядке, на костылях бежал я, за мной трусили седовласые академики, цвет российской науки – а из окон махали, радовались и приветствовали.

У вагона маялся хозяин белой Волги наш культурный советник Ф.Ф. Яринов – скорей, скорей, я и так уже держу отправление без малого час! (В скобках – так могли пойти навстречу только советскому дипкорпусу.)

Когда мы вползли в кондиционированный холод своего вагона, лицо его просветлело, он облегченно махнул машинисту, поезд дернулся и бесшумно поплыл.

Никогда не забуду выражение умиротворенного счастья на его бесстрастном дипломатическом лице.

Как всегда и как везде началось заселение купе, кто-то размещал портфели под столиком, кто-то поднимал наверх тяжелый багаж, все уже пересмеивались, приключение всем понравилось. Поезд начинал набирать скорость.

И в этот момент дверь купе поехала в сторону, и к нам впал растерянный Борис Борисович Пиотровский и, заикаясь куда более мучительно, чем обычно, с усилием выдавил:

– У ме-ме-ме-ня ста-ста-щщи-ли че-че-че-че-модан!

(А там и костюм для завтрашнего выступления, и текст и вообще.)

Бонгард-Левин рявкнул что-то бессмысленное путавшемуся в тамбуре кондуктору. Рявкнул так, что бедняга от ужаса подпрыгнул и повис всем телом на стоп-кране. Поезд заскрежетал и стал как вкопанный. Я выглянул в дверь тамбура. Длинная змея поезда опять ожила, в окнах повозникали те же головы, только встревоженные и переговаривающиеся, еле различимое уже лицо уходившего Яринова посерело…

А за последним вагоном, далеко-далеко в самом начале полуосвещенного ночного пустого перрона в дверях вокзала возникла невозмутимо шагающая фигура Альгиса Аугустиновича Прозаускаса с чемоданом Пиотровского в руке.

И на этом я ставлю точку, хотя маленькую деталь надо добавить – устрашенный свирепостью Бонгарда проводник, как оказалось, просто вырвал стоп-кран с мясом, превратив его в бесполезную железяку.

А в целом, как и должно быть в стране Болливуда, все завершилось ко всеобщему удовольствию – хэппи эндом.

Бенарес – это абсолютный культурный шок Если вы любите Индию, стремитесь её познать, погрузиться в неё – вы с радостью проведете здесь долгие годы и, как миллионы паломников, будете счастливы, если именно здесь вам будет даровано расставание с жизнью; но если вы отталкиваетесь от Индии и её непонятности, если вы от неё дистанцируетесь или, может, боитесь её, то, даже если вы живете в Бенаресе всего 2–3 дня, этот город будет являться вам в ночных кошмарах до конца ваших дней.

Бенарес – город не для слабонервных.

Мое знакомство с ним было сродни упомянутому кошмару добрался я ночью, по дороге в гостиницу города не разглядел и, бросив вещи, пошел поклониться Гангу. Куда идти, я не имел понятия, но понадеялся на авось.

Тогда я еще не знал, что ориентироваться в этом странном полуреальном мире отнюдь не просто. Представьте, что вы человек без карты, без плана города, но со школьных лет знаете, что Ганг течет с запада на восток Индии и потом сворачивает на юг – к Калькутте и океану. Таким образом вы определяетесь в Бенаресе – запад налево, а восток направо. Действительность заставит вас подозревать у себя топографический кретинизм – при свете дня выяснится, что запад у вас за спиной, солнце встает прямо перед вами и, в довершение всего, и вы, и город находитесь не на правом берегу реки, как подсказывали вам неполные школьные знания, а на левом! При этом Ганг всё равно течет так, как это изображено на глобусе и где-то далеко на юге и вправду впадает в океан…

Не отягощенный еще такими познаниями, в тот первый вечер (вернее – ночь, беспросветно черную) я оторвался от освещенного входа в отель и шагнул – в никуда. Черные двухтрехэтажные дома были безжизненны, света не было нигде и ни в каком виде, под ногами чавкала глубокая теплая грязь, пахло как в хлеву и в довершение то и дело совсем рядом слышались грустные глубокие вздохи коров, спящих в этой грязи, а я упрямо пробирался по узкому, почти непроходимому переулку, ведомый подсознательным ощущением чего-то огромного и мощного впереди.

Странно, но я не ошибся Дома слегка расступились и я предстал перед Гангом. Ганг, впрочем, по-прежнему был не виден – но ощущался как что-то бескрайнее, еще более темное, чем ночь, дышащее и живое.

Вокруг оказалось много людей (до того, в переулочке, я не встретил ни одного) – все почему-то на велосипедах, небритые и, впервые в Индии, крайне неприязненные. От каждого из них, исподлобья смотревшего на меня, и от всех вместе, стократно усиленное, исходило чувство нескрываемой враждебности.

Ко всем велосипедам были привязаны длинные белые – ковры? – подумалось было – и вдруг я понял всё.

Это были не ковры, а спеленутые трупы.

В этот полночный час я действительно ухитрился выйти к Гангу, но не в том месте, где принято любоваться красотами реки, а к общегородскому месту кремации, печальному крематорию на открытом воздухе, – в отличие от других индийских городов, в Бенаресе расположенному в черте города. Присмотревшись, я увидел неяркое пламя десятков погребальных костров и внезапно осознал, что сладковатый запах, наполняющий легкие, есть не что иное как запах Смерти.