Владимир Обручев - От Кяхты до Кульджи: путешествие в Центральную Азию и китай. Мои путешествия по Сибири

В бинокль из консульства можно было видеть, что в самой западной из долин северного склона горы внизу высится скала гранита, у подножия ее – небольшая кумирня, а на вершине – «обо» в виде двух куч камней, между которыми протянуты веревки, увешанные цветными тряпками, хадаками и бумагой со священными изображениями. В следующей к востоку долине видна дорога на перевал в хребте, за которым на южном склоне имеется старинный монастырь

По словам путешественника Козлова, обследовавшего в 1923 г. всю гору, на гребне горы имеются озерки и болотца, окруженные кедровником, в котором водятся кабаны. На горе живут также олень-марал, кабарга, глухари, серые куропатки, белки, зайцы, сурки. Под защитой заповедника размножились и хищники: орлы, волки, лисицы и рыси, которые наносят вред окрестным монголам. Монголы приносили ежегодно кровавые жертвы горе, согласно завещанию Чингисхана, установившему их в благодарность за то, что в чащах горы он спасся от толпы всадников, которые хотели его поймать и убить.

На этой горе теперь прекрасный парк культуры для жителей большой и пыльной монгольской столицы, совершенно лишенной зелени.

Отмечу еще одну достопримечательность в окрестностях Урги. Это падь (сухая долина) Хундуй в горах правого склона долины Толы. В эту падь монголы выносили своих покойников и по обычаю оставляли их там на съедение собакам, которые населяли норы по соседству. Когда я собрался прогуляться вдоль этого склона, чтобы осмотреть выходы горных пород, консул посоветовал мне не заходить в эту падь во избежание нападения собак. По его словам, несколько лет назад русская подданная бурятка, заехавшая верхом в эту падь, была съедена собаками, которые стащили ее с лошади. Лошадь прибежала в консульство без седока, а посланные на поиски казаки нашли только клочки одежды.

Печальной особенностью русской колонии в Урге того времени, насчитывавшей до 100 человек, было отсутствие не только врача, но даже фельдшера. Царское правительство не считало нужным заботиться о лечении своих подданных.

Скучно и однообразно проходила жизнь в ургинском консульстве. Работы было немного, развлечений никаких; окружающая природа была довольно унылая (кроме Богдо-Улы, везде голая степь), климат, ввиду значительной высоты местности (1330 м), суровый, с сильными ветрами, с холодной и почти бесснежной зимой и жарким летом, бедным осадками. В консульстве рады были каждому новому человеку, проезжавшему через Ургу, и меня отпустили неохотно. Но сборы были закончены, и нужно было ехать дальше.

Для меня были наняты четыре верблюда под багаж, две верховые лошади и еще два верблюда для экипажа, который должен был служить моим жильем в течение месяца на пути до границы собственно Китая. Этот экипаж представлял коробок, поставленный на двуколку, в которую запрягались два верблюда: один в оглобли, другой в пристяжку. На одном из верблюдов сидел монгол. Коробок имел такую длину, что я едва мог вытянуться лежа. С одной стороны была дверца, через которую можно было пролезть внутрь; с обеих сторон – небольшие окошечки со стеклами. В коробке можно было сидеть только поджав ноги по-турецки. Откидной столик представлял необходимую мебель для работы и еды.

Согревать коробок приходилось собственным теплом, но все-таки в нем было теплее, чем в палатке, и я предпочитал его, уступив палатку Цоктоеву. В этом коробке я ехал днем, отдыхая от верховой езды, если местность была ровная и не представляла выходов горных пород, работал вечером и спал ночью. Работать, все время сидя по-турецки, не очень удобно, зато в коробок ветер не проникает, свеча не плывет, а вечером, когда Цоктоев приносил котел с супом, а потом горячий чайник, становилось на время даже так тепло, что можно было скинуть меховую куртку. За ночь, конечно, коробок остывал так, что вода в стакане замерзала; во время работы чернила приходилось подогревать на свечке.

Мы выехали из Урги в половине октября, когда было еще довольно тепло, морозы по ночам не превышали нескольких градусов. Но с начала ноября стало очень холодно, даже днем, и 15–20° мороза не были редкостью при сильных ветрах с севера. Тогда я и оценил коробок, в котором согревался днем после нескольких часов верховой езды и хорошо спал ночью. С нами шло не шесть нанятых мною верблюдов, а десятка два, так как мои монголы, доставившие в Ургу чай, шли теперь порожняком обратно в Калган за новым грузом и подрядились везти меня дешево. Чтобы не утомлять верблюдов, они меняли и вьючных, и в экипаже.

Порядок дня теперь был такой: вставали с восходом солнца, пили чай, вьючили и выезжали часов в 8–9 утра, потому что дни были уже короткие. Ехали без дневного привала, и завтракать приходилось всухомятку в седле или в коробке. На ночлег останавливались часа в четыре, пройдя верст 25–30, по 4 версты в час, что составляет нормальный ход верблюда. Когда я ехал верхом, осматривая местность и выходы горных пород, и отставал от каравана, приходилось догонять его рысью. После остановки монголы отпускали верблюдов и лошадей пастись, а сами, пока было еще светло, разбредались по степи и собирали аргал для топлива. Цоктоев разводил огонь и кипятил мне чай. После чая, согревшись в коробке, я начинал работу за своим столиком, уже при свече, и работал до ужина, состоявшего всегда из супа с какой-нибудь крупой и вареной баранины. Потом чай, иногда с молоком, если поблизости были юрты, и с сухарями. Если днем местность была однообразная и сбор горных пород небольшой, оставалось время почитать что-нибудь из взятых книг.

Я вез с собой два тома путешествий Пржевальского, один том Потанина, описание Китая Рихтгофена, несколько романов Вальтера Скотта и Брета Гарта, карманного формата, на немецком языке. Но в 10 часов клонило уже ко сну. Монголы и с ними Цоктоев в их палатке грелись у огонька, пили чай, курили трубки и беседовали. Лошадей и верблюдов на ночь пригоняли к лагерю и последних укладывали в кружок. Останавливались мы там, где было больше корма для животных, поэтому обычно подальше от юрт. Воду всегда имели с собой в двух бочонках, а животных поили по дороге у колодцев утром и под вечер.

Из Урги в Калган через Восточную Монголию ведет несколько дорог. Одна из них, самая длинная, называлась почтовым трактом, так как на ней были станции для перемены лошадей; ею пользовались только китайские и монгольские чиновники. Караваны с товарами шли по более прямой линии, так как естественных препятствий, в виде труднопроходимых гор, в этой части Монголии нет. Но и более прямую линию можно провести с некоторыми вариантами, отклоняясь к колодцам с хорошей водой или к местам с лучшим пастбищем для животных. Так веками создавалось несколько караванных дорог, расходившихся из Урги и сходившихся не доходя Калгана, а в промежутке даже пересекавшихся и местами сливавшихся. Они имели названия Гунджиндзам, Аргалидзам, Дархандзам и Чойриндзам. Простор Монголии и плоский рельеф допускают отклонения и от этих дорог; мой караван пошел сначала по дороге Чойриндзам, затем отклонился от нее, так как мои монголы хотели по пути зайти в свой улус; через несколько дней мы вышли на дорогу Дархандзам, а в конце опять отклонились от нее вправо.