Владимир Обручев - От Кяхты до Кульджи: путешествие в Центральную Азию и китай. Мои путешествия по Сибири

В этот день мы стояли на берегу Эцзин-Гола в роще разнолистного тополя; от гор ее отделял пояс, шириной до версты, занятый пучками дэрису, кустами хармыка и тамариска. В роще росли также ива и джигда – дерево с небольшими мучнистыми плодами, по форме похожими на маленькие финики. Джигды вообще было много на нашем пути из Сучжоу; в садах видны были также яблони и абрикосы. Берега Эцзин-Гола очень бедны растительностью и слабо населены сравнительно с левым берегом Желтой реки вверх от г. Нинся, находящегося под той же широтой. На Эцзин-Голе сильно чувствуется горячее дыхание пустыни, окаймляющей реку с востока и запада; таких бесплодных гор и площадей, подступавших к реке с запада, я раньше еще не встречал во время путешествия. Со страной Бэйшань мы познакомимся ниже; местность же к востоку от Эцзин-Гола представляет, судя по данным Козлова, пересекшего ее позже, обширные площади сыпучих песков, низкие цепи гор и отдельные впадины с несколько лучшей растительностью.

Горы Боро-Ула (Серые горы) подступают немного севернее к самому Эцзин-Голу, и мы обогнули их восточный конец; на правом берегу реки видно их продолжение в виде отдельных высот. Затем окраина гор отклонилась на запад, и впереди этой последней цепи Бэйшаня виднелись только отдельные небольшие группы скалистых горок, резко возвышавшиеся на своих пьедесталах среди пустыни. Здесь от реки отделяется довольно широкое сухое русло, которое тянется на север левее реки и, очевидно, представляет один из прежних рукавов Эцзин-Гола, теперь, может быть, содержащего воду только во время половодья. Отстав от каравана, я с Цоктоевым поехал сначала вдоль этого русла по дороге, которая ведет, как потом оказалось, через пустыню в г. Улясутай. Заметив свою ошибку, мы свернули на восток и нашли дорогу, по которой прошел караван, среди рощ и зарослей вдоль современного русла реки. Здесь уже попадались монголы-торгоуты, которые живут летом в войлочных, а зимой в деревянных юртах в этих рощах.

Еще два дня мы шли по подобной же местности с рощами, зарослями кустов, сухими руслами и песчаными буграми до ставки торгоутского князя Бейли-вана в урочище Харасухай.

Возле этой ставки мы простояли три дня, занятые переговорами с князем, мальчиком лет пятнадцати, которого я посетил. Прием у него и обстановку его жилища я не могу описать, потому что в свое время не записал ничего, а теперь не вспоминаю точно. Мне нужен был проводник для дальнейшего пути, так как китаец из Сучжоу, приведший нас сюда, возвращался назад, да и дороги дальше не знал. Я хотел получить проводника для прямой дороги в г. Фумафу в Алашани, чтобы пересечь совершенно неизвестную пустынную местность к востоку от Эцзин-Гола. Но князь и его советники заявили, что по этой дороге давно никто не ходит из-за пятисуточного безводного перехода и огромных сыпучих песков.

Один из советников, старый лама, рассказал, что давно, когда он был еще мальчиком, по этой дороге из Фумафу пришел китайский купец, еле спасшийся со своими спутниками, потерявший всех животных и бросивший товары в песках. Я предлагал дать двум проводникам высокую плату, но это не соблазнило никого; торгоуты сказали, что зимой можно было бы сделать попытку, взяв лишних верблюдов с грузом льда и рассчитывая встретить скопления снега. Но теперь было еще слишком тепло, и, даже взяв воду в бочонках для людей и надеясь, что верблюды выдержат пять суток без воды, мы должны были бы иметь в виду, что потеряем всех лошадей в песках. Уверяли, что давно уже сношения с Алашанем происходят кружным путем – северным, через Центральную Монголию, или южным, вдоль подножия гор, ограничивающих оазисы с севера, через города Moмин и Чжэнфан.

Последний путь возвращал меня в местность, уже отчасти знакомую, тогда как северный позволял пройти в совершенно неизвестную часть Монголии в промежутке между маршрутами Потанина – на западе, Пржевальского – на востоке, Ней-Элиаса и Юнгсбенда – на севере. Он очень удлинял мой путь в Восточный Тибет, но времени и средств было достаточно, и я решился на этот вариант. Князь охотно давал проводника – старого ламу. У него же я выменял запасную лошадь, купленную в Сучжоу и оказавшуюся слишком горячей, на хорошего верблюда.

8 октября мы двинулись дальше, но отошли только 5 верст, так как новый проводник явился поздно. На следующее утро выяснилось, что монгол Абаши, недомогавший уже в Харасухае, заболел: у него был сильный жар, все лицо вздулось и покрылось волдырями. Больной сам подозревал, и Цоктоев подтвердил, что это была оспа, которой Абаши заразился, очевидно, у торгоутов выше по Эцзин-Голу, когда заезжал к ним пить чай. Везти больного дальше в безлюдные места было рискованно. Пришлось нанять ему отдельную юрту, обеспечить уход, оставить лошадь для возвращения в Сучжоу и письмо к Сплингерду с просьбой помочь ему вернуться в Цайдам к Курлык-бейсе. Молодой тюрк из каравана Литтлдэла, нанятый в Сучжоу, который почти не знал ни по-китайски, ни по-монгольски и которому Абаши служил переводчиком, тоже отказался ехать с нами дальше, получил расчет и остался при больном.

Таким образом, я сразу лишился двух рабочих и остался с одним Цоктоевым. Но сидеть на Эцзин-Голе и ждать полного выздоровления Абаши было невозможно. Тогда пришлось бы отменить путешествие в Центральную Монголию, идти назад в Сучжоу и затем в Ланьчжоу по пути в Восточный Тибет по пройденным уже местам и потерять в общем почти полгода из срока путешествия. И я предпочел идти дальше с одним Цоктоевым и новым проводником, рассчитывая помогать им при навьючивании верблюдов, разбивке лагеря и других работах по мере времени и сил.

Эцзин-Гол, прорвав Боро-Ула, делится на три рукава – Морин-Гол, Ихэ-Гол и Кунделен-Гол. Харасухай расположен на первом, самом западном рукаве. Мы вскоре пересекли его; вода сохранилась только отдельными лужами, но проводник уверял, что три раза в году – в середине весны, лета и осенью – воды бывает столько, что брод возможен не каждый день. Миновав рукав, мы шли целый день по площади между двумя разошедшимися рукавами Эцзин-Гола, представлявшей то возвышенные пустынные площадки, то понижения, занятые речными отложениями с более обильной растительностью. Кое-где попадались рощи, но небольшие, а тополя явно обнаруживали признаки вырождения. При высоте всего в 4–6 м стволы, толщиной в обхват, были покрыты очень толстой, растресканной и покоробленной корой, а древесина представляла пучки спирально скрученных волокон; ветви и сучья короткие, очень толстые у основания и быстро утончавшиеся к концам; листвы очень мало, и вообще было ясно, что вследствие недостатка воды или засоления почвы развитие древесины идет в ущерб развитию листового покрова.