Эрик Райнерт - Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными

Я однажды был на лекчии Милтона Фридмена в конче 1970-х годов. Он защищал свободный рынок от обвинений в создании монополий. Единственная монополия, которая долго продержалась на свободном рынке. — это бриллиантовая, сказал Фридмен. Однако для объяснения бедности стран третьего мира его слова не годятся. В нескольких книгах Джон Кеннет Гэлбрейт (1908–2006), в свое время также бывший президентом Американской экономической ассоциации, объяснил, чем отличается экономический строй оогатых стран от бедных: в богатых странах в отраслях обрабатывающей промышленности возникает олигополистическая конкуренция, в которой власть и рента делятся между уравновешивающими друг друга силами большого бизнеса, мощных профсоюзов и активного правительства [238] Первой из этих книг была «American Capitalism: The concept of countervailing power», опубликованная в 1952 году. . При этом экономическая наука продолжает строить свои модели на основании реальности бедных стран — реальности бессильного крестьянина из третьего мира, который противостоит мировой конкуренции.

Всю жизнь я наблюдаю разрыв между красивыми словами о свободном рынке, которые произносят активисты вроде Милтона Фридмена, и фактической экономической политикой. Я вижу, что в реальности активная экономическая политика настойчиво создает структуры, описанные Гэлбрейтом. Началом моей научной карьеры была должность младшего научного сотрудника в Институте Латинской Америки при швейцарском университете Санкт-Галлена. Выполняя свои обязанности в начале 1970-х годов, будучи очень молодым человеком, я побывал во многих странах Южной Америки как сотрудник Швейцарского фонда технического содействия и ЮНКТАД. Я работал в Чили при Сальвадоре Альенде и при Аугусто Пиночете. Слова о том, что Пиночет дал свободу «магии рынка», — миф. Во-первых, Чили была региональным центром экономической и промышленной силы — региональным офисом империи — с момента победы над северными соседями в Тихоокеанской войне (1879–1883). Во-вторых, дело даже не в том, что после 1973 года в Чили перестала существовать промышленная политика, а в том, что эта политика стала более агрессивной, сложной и ориентированной на внешние экономические связи. Примером такой перемены может послужить переход с экспорта вина в контейнерах на экспорт вина в бутылках, что, вероятно, было против правил ВТО. Еще один миф — то, что Пиночет реприватизировал главное экспортное предприятие Чили, производителя меди CODELCO. В реальности компания осталась в руках правительства. Третий пример — ограничения, введенные Чили на международные потоки капитала.

В главе III я рассказывал о промышленной политике Ирландии в 1980 году. В 1983 году я переехал из Италии в Финляндию, чтобы открыть там промышленную фирму. Обе страны поддерживали политику замещения импорта, аналогичную той, какой следовала Латинская Америка [239] Промышленная политика Ирландии была построена согласно рекомендациям Кейнса, изложенным в его речи, произнесенной в 1933 году в дублинском университетском колледже. Эта речь впоследствии была издана под названием «National Self-Sufficiency» (см. библиографию). В ней Кейнс объясняет, как и почему он изменил свое мнение по поводу уместности свободной торговли в любых обстоятельствах. Финляндия следовала стратегии замещения импорта с 1850-х годов. См.: Björkqvist Heimer . Den Nationalekonomiska Vetenskapens Utveckling i Finland intill är 1918, Äbo (Tbrku), 1986 (особенно с. 156 ff). . Одной из причин, по которым я хотел открыть дело в Финляндии, была тарифная протекция, гарантировавшаяся всем национальным производителям в этой стране. Однако будучи потенциальным иностранным инвестором в финскую обрабатывающую промышленность, я нуждался в разрешении Министерства промышленности. Только после того как финское министерство проконсультировалось с моими потенциальными финскими покупателями, тремя крупными производителями краски, мне было выдано соответствующее разрешение. В нем указывалось» что моей компании запрещены виды деятельности, в которых я мог бы конкурировать с существующими финскими компаниями. Организуя фабрику в отрасли, где не было экономического давления, мне гарантировали ту же поддержку, что и промышленным фирмам, организуемым в это же время в Ирландии. Она заключалась в почти бесплатном праве собственности на здание фабрики, а также в субсидии 30 % заработной платы в первый год работы, 20 % — во второй и 10 % — в третий. Сегодня я наблюдаю, как целая армия высокооплачиваемых экономистов объясняет миру, что успех Ирландии и Финляндии был результатом магии рынка.

Такая политика применялась не только на периферии Европы. Когда в 1990-е годы я работал консультантом Генерального секретариата Совета Европы по делам инноваций и регионов, я видел во многих кабинетах карту Европы, раскрашенную разными цветами, но цветовое выделение не совпадало с границами стран. Интересно, что на этой карте только некоторые крошечные области, окружающие крупнейшие европейские города — Лондон, Париж и Франкфурт, не были закрашены. Эти бесцветные пятнышки на карте были единственными областями Европы, где не применялись экономические стимулы; остальные 95 % территории Европейского союза пользовались той или иной субсидией. Политика, с которой я столкнулся в Финляндии в середине 1980-х годов, была такой же, как примененная Генрихом VII в Англии пятью веками раньше, — использование тарифов и субсидий для привлечения обрабатывающей промышленности.

Работы Мозеса Абрамовича помогают понять, почему 500-летний культ обрабатывающей промышленности был обязательной стадией экономического развития. В середине 1950-х годов вооруженный статистическими данными по экономике Америки с 1870 по 1950 год, Абрамович решил измерить, какую часть экономического роста можно объяснить факторами, которые традиционно считались ответственными за этот рост, — капиталом и трудом. К своему изумлению, он обнаружил, что эти факторы могут объяснить только 15 % роста, зафиксированного за временной период длиной 80 лет. Традиционные факторы экономического роста оставляли необъясненной «погрешность» в размере 85 % —«показатель уровня нашего невежества», как назвал его сам Абрамовиц.

Другие экономисты, среди которых был Роберт М. Солоу, впоследствии получивший Нобелевскую премию, приняли вызов Абрамовица и изучили вопрос с разных точек зрения при помощи разных методов. К своему удивлению, все пришли к тому же результату: осталась необъяснимая погрешность в размере примерно 85 % [240] Обсуждение этого вопроса см.: Rosenberg Nathan . Innovation and Economic Growth; текст доступен по адресу: http://www.oecd.org/dataoecd/55/49/34267 902.pdf . В Соединенных Штатах это привело к появлению долгосрочного проекта бухгалтерии роста: попытки разбить эту погрешность на части и объяснить ее разными факторами, такими как образование, научные исследования, технологический прогресс.