Проспер Мериме - Ноготок судьбы

— Прошу вас, господин заместитель генерального прокурора, — ответил я, — избавить меня, в жизни не знавшего, что значит судебное дело, и от этого разбирательства. Я целиком выполнил условие своего договора, о котором мог бы и умолчать, если бы не предполагал рассказать полностью обо всем. Но история, которую вы требуете, это другая история. Часы показывают полночь и даже больше. Позвольте мне отложить слово логогрифа на целый месяц, подобно тому как это практиковалось когда-то в старом «Меркюр де Франс». [71] Логогриф — род загадки, в которой данное слово разбивается на буквы для составления другого слова; «Меркюр де Франс» — один из старейших французских журналов, выходивший с перерывами с 1672 по 1825 год; в нем печатались в основном развлекательные материалы.

— Я полагаю, — поддержал меня заместитель генерального прокурора, — что ему можно дать отдохнуть, если не возражают дамы.

— Начиная с этого момента, — продолжал я, — ваша фантазия может упражняться в поисках обещанного мной разъяснения. Впрочем, предупреждаю, все от начала до конца — подлинное происшествие и во всем том, о чем я вам рассказал, нет ни волшебства, ни обмана, ни грабителей…

— Ни привидений? — спросила Эдокси.

— Ни привидений, — подтвердил я, вставая и берясь за шляпу.

— Черт возьми, тем хуже! — сказал Анастас.

— Но если это привидение не было настоящим, — сказал Анастас, лишь только я сел на свое место, — скажи нам, чем же оно было? Вот уже месяц я размышляю об этом и никак не могу подыскать для твоей истории разумного объяснения.

— И я также, — сказала Эдокси.

— У меня не было времени раздумывать по этому поводу, — заявил заместитель генерального прокурора, — но, сколько я помню, все это чертовски походило на фантастику.

— И тем не менее здесь нет ничего сверхъестественного, — ответил я. — Всякий из вас когда-нибудь слышал или видел собственными глазами вещи гораздо более странные, чем то, что осталось мне досказать, если только вы расположены выслушать меня еще раз.

Общество сомкнулось теснее, ибо в долгие досуги маленького городка нет занятия лучше, чем внимательно слушать детские побасенки, дожидаясь времени сна.

Я приступил.

— Я уже говорил вам, что мир был заключен, Сержи умер, Бутрэ стал монахом, а я маленьким собственником с некоторым достатком. Излишки моих доходов делали Меня почти богатым, а полученное наследство увеличило их еще больше. Я решил израсходовать деньги на путешествие, имея в виду как самообразование, так и удовольствие. Одно время я задумывался, на какой стране остановить свой выбор, но все это было лишь притворством со стороны моего разума, стремившегося побороть побуждения сердца. А сердце влекло меня в Барселону, но эта история, если бы здесь уместно было о ней вспомнить, могла бы составить добавление к моей повести, намного превосходящее ее по размерам. Так или иначе, но письмо от Пабло де Клауса, самого близкого из друзей, оставленных мною в Каталонии, положило конец моим колебаниям.

Пабло собирался жениться на Леоноре. Леонора была сестрою Эстель, а Эстель, — я о ней вам кое-что расскажу, — была героиней моего романа, о котором я ничего не буду рассказывать.

На свадьбу я опоздал, ее отпраздновали три дня назад, но свадебные торжества все еще продолжались, потому что, по обычаю, они тянутся иной раз в продолжение всего медового месяца и даже дольше. Впрочем, этого обычая не придерживались в семье Пабло, достойного любви исключительно милой женщины и счастливого еще и сейчас, как он в то время об этом мечтал. Подобные браки попадаются время от времени, но принимать их за правило, конечно, не следует. Эстель встретила меня как старого друга, об отсутствии которого сожалеют и которого рады снова увидеть. Я не имел основания жаловаться на ее отношение, особенно после двух лет разлуки, — ведь это происходило в 1814 году, то есть в период недолгого европейского мира между первой реставрацией и двадцатым марта. [72] …в 1814 году… между первой реставрацией и двадцатым марта — 20 марта 1814 года — возвращение Наполеона в Париж после побега с острова Эльба (начало «Ста дней»).

— Мы отобедали раньше обычного. И так же придется поступить с ужином, — сказал Пабло, входя в гостиную, куда я увел его жену, — но только один час надо бы оставить для туалета, потому что все изъявляют желание присутствовать сегодня вечером во взятых мною ложах на единственном, быть может, выступлении Педрины. Эта актриса так своенравна! Один бог знает, не покинет ли она нас уже завтра!

— Педрина, — повторил я задумчиво. — Это имя я уже слышал однажды, и при обстоятельствах настолько мне памятных, что никогда не забываю о нем. Не та ли это необычайная певица и еще более необычайная танцовщица, которая исчезла из Мадрида на следующий день после своего триумфа и следов которой никак не могли отыскать? Своим несравненным талантом она бесспорно заслуживает окружающего ее любопытства, но, признаюсь тебе, один необыкновенный случай в моей жизни пресытил меня эмоциями подобного рода, и я не испытываю ни малейшей охоты увидеть или услышать даже саму Педрину. Разреши дождаться вашего возвращения на Ramblo. [73] Рамбло (исп.).

— Как хочешь, — ответил Пабло, — но только я полагал, что Эстель рассчитывает на твое общество.

Действительно, скоро возвратилась Эстель и в момент отъезда в театр подошла ко мне. Я тотчас же забыл о своем обещании никогда не смотреть на танцовщицу и не слушать певицу после Инес де лас Сьерас, но я был уверен, что сегодня я не увижу и не услышу никого, кроме Эстель.

Я долго сдерживал свое слово и оказался бы в затруднении ответить, что именно играют на сцене.

Даже аплодисменты, возвестившие выход Педрины, не произвели на меня впечатления. Я сидел совершенно спокойно, прикрывая рукою глаза, когда среди глубокой тишины, сменившей мимолетное проявление симпатии зрителей, внезапно раздался голос, который я не мог не узнать. Голос Инес никогда не переставал звучать у меня в ушах, он преследовал меня в моих грезах, он убаюкивал меня во сне. Голос, услышанный мною, был голосом Инес!

Я задрожал, я закричал, я бросился к барьеру ложи, устремив на сцену глаза. Это была Инес, сама Инес! Мое первое побуждение состояло в том, чтобы исследовать все окружающие обстоятельства, все факты, способные утвердить меня в мысли, что я в Барселоне, присутствую в театре и не жертва своего воображения, как это бывало всечасно в продолжение целых двух лет. Я хотел удостовериться, что меня не охватил привычный мне сон. Я силился вобрать в себя все, что могло бы убедить меня в реальности моих ощущений. Я нашел руку Эстель и крепко сжал ее своею рукой.