Сергей Носов - Член общества, или Голодное время (журнальный вариант)

Я пошел бродить по Садовой. Не знаю что, но что-то нехорошее со мной начиналось, я не хотел нехорошего, и, чтобы было все хорошо в моем представлении, я представил себе, я представил в себе ощущение бодрости будто бы мысли. И послышалась гамма, простая, будто я наступаю на клавиши, так вот иду… Мстить кому бы то ни было (убеждал я себя), а тем более невинной собаке, у меня и в мыслях быть не могло. Этот сон мне приснился несправедливо!

Так рассуждая, я нечаянно оказался на набережной реки Фонтанки, стоило мне взглянуть себе под ноги, как стало понятно происхождение сна. Вот я что вспомнил. Вчера… да, вчера, как и сегодня, я шел вдоль… в до — ре — ми — фа — соль… вдоль Фонтанки, ля — си, точно так же ступал — осторожно, — потому что иначе ступать здесь нельзя, невозможно: на каждом шагу — я ничуть не преувеличиваю — буквально на каждом — лежат экскременты собачьи… Вот и разгадка. От загаженного тротуара мысль моя вчера невольно обратилась к Эльвире, я недобрым словом вспомнил ее, ну а дальше, что касается сна, это дело уже сновидческих механизмов. Но и это не все. Мне навстречу вчера шел худой гражданин, судя по поступи, озабоченный тем же (я вспомнил). Без труда догадавшись, о чем я думаю, он обратился ко мне с короткой речью: «Народ безмолвствует, а воры воруют. Дерьмо лежит прямо на улице. Владельцы собак перестали убирать за своими собаками. Грядут тяжелые испытания. Курс рубля падает. Власть гниет. Разваливается производство. Большинство писателей — бездари. Помните, что я вам сказал. Я знаю. Я сам депутат. Моя фамилия Скоторезов». «Скоторезов», — повторил я вслед уходящему.

Он же, повернувший на мост и напряженно запоминаемый мною, высокий, худой, но вынужденно смотрящий себе под ноги, неожиданно уподобился гвоздю с помятой шляпкой — таким и запомнился — вбитым на границе двух административных районов Санкт — Петербурга — Ленинского и Октябрьского — в деревянный мост по имени Госткин мост, на котором курить запрещается, согласно табличке. И хотя собака — далеко не скотина, выше, чем скотина (и больше, чем скотина, друг человека), человек с резкой фамилией Скоторезов и с резвым скоторезовским темпераментом врезался в память мою и осел в подсознании, чтобы в должный час подпитать мой сон прихотливым пафосом собакоборчества. Мысль моя в тот день, я заметил (если это был тот день, о котором я говорю), начала пробуксовывать. «Я ж ее не убил, а всего лишь хотел убить», — думал я. Гвоздь торчал из моста, а я уходил — уходил по направлению к дому. «Кто — кого?» — думал я, ни о ком конкретно не думая …

Вот, наблюдал я, сосредоточиваясь, пропали из города воробьи, их более не подкармливают старожилы. Вот, наблюдал, беременных нет больше совсем, никто не рожает. Зато много бубнящих. В самом деле, отчего так много встречается бубнящих? Каждый третий встречный бубнит. Идет и бубнит. Он бубнит. Мы бубним. Мне бубнится. Я заставил себя не бубнить и сразу же оказался на лестнице — около подоконника. На подоконнике лежали окурки. Здесь курят пацаны. Пол — литровая банка окурков стоит на Сенной три рубля. «Даже крыша когда у тебя поедет, — пробубнило во мне, — не пойдешь продавать на Сенную окурки». Поехали, поехали, цеплялось слово за слово, поехали в Еристань. Потом то ли шел, то ли плыл, то ли лежал-то и было: лежал. «А не эпилепсия ли это?» — спросил государь и схватил меня за ногу. Вскрикнув, я проснулся.

Екатерина Львовна трясла мою ногу с остервенением: «Вставай, вставай, к телефону!» У Екатерины Львовны нет телефона — обстоятельство, которому не успел удивиться.

«Осторожно, тебе говорят… ой, какой ты… смотри, — она помогала спуститься по лестнице мне, — упадешь, костей не соберем. Аккуратней». «Который час?» — спросил я, спустившись в кухню. «Откуда ж мне знать? Мы ж с тобой часы наши… тю — тю…»

Мне показалось, что она шутит, этого быть не могло… чтобы тю — тю. И мои тоже — тю — тю? И ее тоже — тю — тю? Тю — тю.

Мы пришли к соседке — на этаж ниже. Я никогда не был в этой квартире. Прихожая. Круглый столик. Тю — тю. Трубка снята и ждет меня лежа. Соседка спряталась от меня, мне так показалось. «Проснись! — дал я команду себе и взял трубку. — Алле».

«Здравствуйте, — послышалось в трубке, — здравствуйте, Олег Николаевич». Я с ней поздоровался: «Здравствуйте» (…с трубкой).

«Хорошо? Хорошо ли здравствуете? Как здоровье ваше?» (Тю — тю?) «Хорошо, — отвечаю, — спасибо, хорошее». — «Это вас Долмат Фомич беспокоит. Помните, мы в троллейбусе ехали?.. У меня еще книга ваша осталась?» — «Книга?.. Моя?» — «Ваш экземпляр… Мне Аглая Петровна про вас рассказала, как найти. Через Аглаю Петровну и Надежду Евстигнеевну». — «Какую Евстигнеевну?» — «Через Надежду Евстигнеевну, которая в вашей квартире живет. Вместе с Валерием Игнатьевичем. Они телефон подсказали». — «Как же, как же… я понял». — «Олег Николаевич, дорогой, у меня радостная новость для вас. Сюрприз. Я писал вам в больницу, вы помните?» — «Да, спасибо, был тронут… и этот… как его… киви…» — «Ну так слушайте…» — «Да…» — «Олег Николаевич?..» — «Да…» — «Вы приняты в наше Общество!»

«Да?..»

«Общество друзей книги!»

Что же мне оставалось, как опять «да» не спросить. Я и спросил: «Да?» — «Да, Олег Николаевич! Поздравляю вас! Состоялся Совет — и ни одного голоса против! Все — за! Редчайший случай!.. С вас даже не требуется формального заявления, моей рекомендации оказалось достаточно. Так что примите мои искренние поздравления, Олег Николаевич». «Спасибо», — отвечаю растерянно.

Долмат Фомич забеспокоился: «Ну что вы, что вы, это я вас благодарить должен!.. Такую книгу мне одолжили!.. С печатью… С печатью такой замечательной!.. Не сомневайтесь, Олег Николаевич, я все переснял, зарегистрировал… Спасибо вам… большое спасибо…»

Тут я вдруг ощутил необходимость самому членораздельно высказаться и вроде того залепетал, что рад, что не меньше моего Долмат Фомич тоже рад и что оказался ему чем-то полезен, — а сам думаю: на кой леший мне Общество это?

«Олег Николаевич, — между тем продолжал Долмат Фомич, — завтра у нас очередное заседание состоится. Очень вас прошу прийти. Заодно и книгу верну. Приходите, не пожалеете, доклад будет интересный. И еще кое — что». — «Но… простите… мне как-то неловко в некотором смысле… знаете, такое ощущение, что я злоупотребляю вашим доверием…» — «Только этого не надо. Завтра в семь вечера в Доме писателей на Шпалерной. Знаете дворец Шереметева?» — «Так вы писатели, значит?»

Долмат Фомич словно даже обиделся. «Ни в коем случае. К писателям никакого отношения не имеем. Просто мы помещение там арендуем, Дубовую гостиную, — раз в неделю. Запомните, мы — Общество друзей книги. Общество друзей книги. Повторите, пожалуйста», — попросил Долмат Фомич неожиданно. «Общество друзей книги», — произнес я нерешительно.