Валерий Исаев - На краю

Галицкий молча повернулся к председателю, взглянул в глаза своего благодетеля и, обхватив голову руками, заплакал. Крупная его спина завздрагивала, на колени падали слезы.

— Ну смотри, дело хозяйское, — махнул рукой председатель, — я пошел, слышишь, пошел. Ну тебя. Ему как лучше, а он…

Галицкий так и остался сидеть в подштанниках на грубке, вздрагивая и проливая слезы на свою печаль, не обращая внимания на жену, которая рядом стояла со стаканом воды и сама всхлипывала, расплескивая воду из стакана на пол.

— Вот они, старые друзья, видала, что надумали, слыхала? А?

Всю эту ночь председатель не спал, ходил по комнате, курил, нервничал. Под утро в окно постучали. Он кинулся на стук. Под окнами стоял Галицкий. На нем был новый шевиотовый — по складкам видно было — из сундука — костюм, в руках он держал небольшой узелок в мелкий горошек…

«Сидел» Галицкий смирно. В коротких письмах домой просил прислать ему крепкую «Аврору», которую и раньше курил, когда что-нибудь сильно переживал. «Махорочку фронтовую напоминает, — говаривал в такие минуты, затягиваясь ядреным табаком. — Такой табачок спасет от любой напасти», — добавлял. И лечился, словно каким редким средством: «Покурю — фронт вспомню… А по сравнению с фронтом — все, что тут у нас… Да о чем говорить…» Согревали ему душу и воспоминания о его изобретательных задумках: «Кабы не они, — потом не раз прикидывал, примерялся он, — пропал бы я там как швед под Полтавой».

А через месяц в деревню Монастыриху со стороны Крючковщины въехал тяжелый КрАЗ. Просопел, прокряхтел неровной малоезженой дорогой, остановился у крыльца правления и, не заглуша мотора, стал под окнами. Из домов повыходили люди, пошли к нему, отмахиваясь от никак не желавшей уняться пыли, поднятой с дороги могучими ребристыми колесами тяжелой машины.

Цыганистого покроя, вихрастый, с бойкими глазами шофер вылез из кабины:

— Есть тут кто из начальства?..

— А по какому такому, — робко начал было подошедший к нему мужик, поглядывая через плечо водителя в сторону высокого кузова, в который, как ни вытягивай шею, заглянуть было невозможно.

— По какому, по какому… Должен быть у вас мужик такой, Галицкий… — Он скинул с головы видавшую виды кепочку, достал оттуда сложенные аккуратно бумаги. — Вот накладные, получайте груз…

Тот все понял. Еще раз через хитрющий прищур поглядел на шофера, как бы прикидывая: «Не дурит, нет? Вроде нет… Ну тогда…» И вслух уже распорядился:

— Трофимыч, чего стоишь, уши развесил. Видишь, человеку некогда… Беги за председателем… По делу человек… Торопится… А ты встал как столб… — перекрикивал он ворчавший надсадно КрАЗ.

— Да вы того, мужички, — торопил шофер, — товар, как говорится, скоропортящийся, — улыбнулся, — так что сами понимаете.

— Как не понять, — захлопотали мужики.

— Пошевеливайтесь, мужички, пошевеливайтесь… Мне по светлому возвернуться надо, а от вас вона сколько пилить. Так что вы того…

— Того, того, — согласились с ним мужики и полезли в кузов.

Валы сгружали всей деревней, складывали в ближайший двор к Трофимычу — «кладовщика, как ни искали, найти не смогли. «Чтоб его черти…» Употели, покуда поснимали с высоченного края кразовского кузова завернутые в сильно промасленную вощянку «железки». Всем хватило забот, даже бабам и детишкам — валы тяжелые оказались. Председатель то и дело предупреждал: «Полегче, полегче, бабоньки, груз этот драгоценный — за ним человеческая судьба стоит. Так что бережно с ним».

А когда выдалась минутка, подбежал к шоферу, неловко сжал его в своих медвежьих сильных объятиях, которые тот принял сдержанно, только потом поправил на себе перемазанную робу, отряхнулся, словно воробей, и исподтишка глянул по сторонам: «Видали! Вот так-то вот». И гордый, довольный, затянулся папироской, истаявшей враз почти до самых его сильно прокуренных пальцев. А председатель уже бежал за новой железкой к задку рокотавшего утробным рыком КрАЗа, приговаривая на ходу: «Н-е-е-т, не перевелись еще порядочные люди на белом свете… Живут еще… покуда… Брешете, не все так, как вы говорите, — в сердцах корил он кого-то. — Вот вам пожалуйста… А вы… Эх, вы…»

Он то и дело озирался на стоявшего поодаль шофера, даже когда нес на плечах груз, и глаза его увлажнялись от накатывавшей радости за людей, и вера его, за последние дни покачнувшаяся, снова пошла крепнуть, подыматься наново.

— Ну надо же такое! — все изумлялся он, не стесняясь людей. — Кто же мог подумать? — внушал он кому-то. — Н-е-ет, брешешь, покуда мы так-то вот друг с дружкой, нас не взять, не взя-ять. Н-е-ет. Мы еще свое… — клокотало у него в груди. — А ты говоришь! — опять корил он кого-то. — Нет, брат, нет. Туда куда серьезней дело… Так что, вот!.. А ты… — И он смачно сплевывал себе под ноги.

КрАЗ отъезжал при всем народе. Подъехали на конях и свояки Галицкого — слухам тем не поверили. Только на вопрос шофера-цыганк а : «Где же сам-то Галицкий? Хороший он у вас мужик, правильный», — соглашались, что хороший, а сказать, где он, — так никто и не сказал, язык не повернулся.

«М-да», — только и слышалось со всех сторон под дымками вспыхивавших, словно звездочки, папиросок.

«М-м-да», — отзывалось эхом.

Ящик с водкой, незнамо откуда появившийся среди белого дня, разом забросили в широкую кабину КрАЗа.

Цыганок поначалу заотказывался: «Я-то тут ни при чем, я только…», но потом согласился: «Ну, раз надо, значит, надо, что с вами поделаешь… Не драться ж мне с вами…»

А председатель все глядел на него, умиляясь, все смущал его перед народом, приговаривая одно свое: «Н-е-е-т, брешешь… Покуда… Нас так просто… Да ни за что…»

В телефонной трубке шипело, мешало ответственному разговору.

— Да то я, Кузьма, Федор Иванович, — кричал, потрясая трубкой председатель, — слышишь ты. От язви тя в душу… Двадцатый век… Ну да, я… А то ж кто… Что это? Да то, что отпускай ты нашего Галицкого на все четыре стороны. Как, как… Отпускай, говорю, сродственника нашего — невиноватый он оказался. Как есть чист перед советским законом… Чист, говорю… Как есть… Ну да. Какие там факты… Тут сегодня посреди белого дня эти самые факты сгружали — вона их сколь у Трофимыча под сараем сложили, этих самых фактов — чуть не до самой крыши. Теперь этих валов на три колхоза хватит. Куда нам их столько?.. Ну да это, как говорится, дело другое… Словом, слышь, отпускай ты Галицкого… Невиноватый он… Как?!. А отчего так, если человек не виноват?.. Какой такой диагноз?.. Да ты что мелешь-то?.. Сам просил? Да, я просил, так то ж когда было. А теперь прошу вот про другое… Человек не виноватый оказался… Вся деревня видела эти валы… Ну как так нельзя… Да ведь человек-то…»

Накричавшись, загнав голос до хрипоты, председатель сел на стул. Кто был рядом, дожидались — из разговора не все можно было понять. Глядели молчком; он закурил, затянулся раз, другой, шумно выдохнул густой дым, объяснил людям необъяснимое: