Станислав Вторушин - Такое короткое лето

Все в это утро казалось легким, прозрачным, пронизанным струящимся с неба солнечным светом. Москва только просыпалась, ее широкие улицы с серыми, вышарканными тротуарами еще не обрели привычного гомона и суеты. На Кутузовском проспекте навстречу попадались лишь поливальные машины, издали похожие на божьих коровок с длинными, словно нарисованными, усами водяных струй. Солнечные лучи высекали из них радугу и от этого усы переливались разноцветными красками. Редкие легковушки проносились стремительно, как снаряды, обдавая нас шипящим свистом. Наш неторопливо побрякивающий «Запорожец» упорно тарахтел, не обращая на них внимания.

Валера, чуть прищурившись, сосредоточенно смотрел на дорогу. Справа от него, закрывая мне широкими плечами почти весь обзор, сидел Гена. Он еле уместился на узком, скрипучем сиденье. При каждом встряхивании Гена пригибал голову, чтобы не стукнуться о крышу, и постоянно косился на Валеру. Но тот не замечал его недовольных взглядов.

Сегодняшнюю, походившую на бегство из города, поездку устроил Валера. Когда я позвонил ему, чтобы сообщить о своем приезде, Валера радостно закричал в трубку:

— Старик, ты не поверишь, как я рад твоему звонку. Давай завтра же рванем на Генкину дачу и устроим себе мальчишник.

— Ты думаешь, это будет интересно? — спросил я, немного удивившись. Женщины мне никогда не мешали. Наоборот, я считал, что жизнь без них сразу теряет всякий смысл.

— А ты разве еще не женат? — нерешительно спросил Валера и в его настороженном голосе послышалась незнакомая мне интонация.

— Пока нет. А что?

— Бабы только портят мужскую компанию, — сухо сказал Валера, заканчивая разговор. — В восемь ноль-ноль я буду у вас.

Я пожал плечами и растерянно посмотрел на Гену. Мне показалось, что бабы здесь ни при чем. Скорее всего дело только в одной из них.

У Валеры жена манекенщица. Я ее никогда не видел, но женщин ее типа хорошо представлял. Это только на телеэкране они выглядят красавицами. А так почти каждая под два метра ростом, с выпирающими ключицами, насквозь пропитанная дезодорантами, давно убившими в ней всякие запахи плоти, и при всем том избалованная вниманием публики. Мне казалось, что в жизни эти женщины всегда должны быть капризными. Такую не поносишь на руках, как она этого требует. Может быть поэтому Валера и мучается.

— Пригласил на дачу? — спросил Гена, протягивая руку к телефонной трубке, которую я все еще держал в ладони.

Я кивнул. Он положил трубку на телефонный аппарат и сказал, странно улыбаясь:

— Мы с ним давно хотели устроить шашлычки. А теперь появился железный повод. — Я понял, что речь идет обо мне.

Гена, как и я, тоже с Алтая. Когда-то начинали работать в одной газете. Но затем я уехал на север за туманом и за запахом тайги, как поется в одной песне. А он, будучи талантливым газетчиком, стал разрабатывать свою журналистскую штольню. Написав несколько материалов в ведущую газету страны, Гена крупно заявил о себе. Его взяли собкором по сибирской зоне.

А вскоре он оказался в Москве уже в качестве специального корреспондента при секретариате редакции.

Валера по профессии зубной врач. После окончания московского медицинского института его направили работать на Алтай в сельскую больницу. Там он исполнял обязанности не только стоматолога, но и терапевта, и лора, и кого-то еще. Но и при такой занятости умудрялся писать стихи и приносить их нам в редакцию. В редакции мы и познакомились.

Отработав положенный после института срок, Валера вернулся в Москву. Защитил кандидатскую, затем докторскую диссертации и сейчас возглавлял кафедру челюстной хирургии в медицинском институте и одновременно заведовал отделением крупной больницы. С Геной они общались постоянно, а я во время своих кратковременных наездов в Москву у Валеры ни разу не был.

— О шашлычках думаете? — спросил Валера, повернувшись ко мне и, не дожидаясь ответа, сказал: — Я угощу вас сегодня кое-чем получше. У меня в багажнике великолепная говядина.

Он хотел сказать что-то еще, но сзади рявкнул клаксон автомобиля. Валера отвернулся от меня и сосредоточился на дороге. Сверкающая новенькой краской голубая иномарка обогнала нас и стала стремительно удаляться. Мы проезжали Триумфальную арку, около которой постоянно дежурили гаишники. За ней легко спрятаться, чтобы выловить жертву. Дорогие иномарки гаишники не останавливали, они отлавливали таких, как мы. Я оглянулся и прочитал высеченную на арке фразу, с которой Кутузов обратился к своей армии после разгрома Наполеона. «Вы кровию своею спасли Отечество, доблестные, победоносные войска». Гена, изредка смотревший в переднее зеркальце, перехватил мой взгляд, заметил:

— После таких слов последний солдат отдаст свою жизнь за маршала.

— Сейчас и солдаты измельчали, и маршалы совсем не те, — сказал я, поудобнее располагаясь на сидении. Комфорта в «Запорожце» все-таки маловато. — Посмотришь по телевизору на этого заморыша — нынешнего министра обороны — и тоска берет. Суслик в очках.

— Придет время испытаний, появятся и маршалы, и солдаты, — не оборачиваясь, сказал Гена.

— Ну вот. Стоит встретиться двум русским и весь треп только о политике, — вмешался в разговор Валера.

Мы замолчали. По обеим сторонам шоссе еще мелькали многоэтажные здания, но это уже была окраина Москвы. Вскоре Валера свернул на проселочную дорогу, мы выехали в поле, за которым виднелся лес. Поле было засеяно пшеницей. Ее сизоватые со светлым отливом стебли уже выбросили колос, в котором, притаившись, наливалось зерно. Мы пересекли поле и оказались в роскошном смешанном лесу. Кряжистые дубы с глянцеватой резной листвой росли здесь вперемешку с липами и рельефно выделявшимися темными, остроконечными пирамидами елей, увешанных гирляндами светло-коричневых шишек. Вскоре по обе стороны дороги потянулись ограды, за которыми замелькали одноэтажные деревянные дома с просторными застекленными верандами, какие строили до войны так называемому комсоставу. Почти все они были обшиты рейкой и выкрашены в зеленый или светло-голубой цвет. На некоторых домах краска выцвела и потрескалась.

— Ну вот и мое бунгало, — сказал Гена, показывая на домик, расположенный в глубине.

Валера остановил машину. Мы выбрались из «Запорожца», забрали сумки с провиантом и, открыв жалобно скрипнувшую калитку, направились к дому. Усадьба перед ним была запущенной. Трава поднялась почти по пояс, вдоль дорожки росли яблони, на которых торчали похожие на протезы старые высохшие ветки.

— Специально оставляю все в нетронутом виде, — сказал Гена, незаметно пнув в траву валявшийся на дороге сучок. — Пусть все растет, как в дикой природе.