Ульрих Пленцдорф - Новые страдания юного В.

А Дитер: «Как хочешь. Только у меня дела еще есть».

Здорово он завелся. Сел за свой стол — и нос в книжки. А к нам — спиной.

Шерли: «У него через три дня вступительные экзамены».

Уж такой, видно, у Шерли день был невезучий. Как понесло, так и не могла остановиться. А я все стою у них там, как дурак. И тут Дитера прорвало. Он сказал ледяным тоном: «Ты ему остальное про меня можешь по дороге дорассказать».

Шерли побледнела как мел. Он же попросту нас обоих вышвыривал. В хорошенькую историю я ее втравил — и еще радовался, идиот. Шерли белее стенки стоит — а я, идиот, радуюсь. И тогда я пошел. Но Шерли выскочила за мной следом.

На улице я тоже додумался — взял и обнял ее за плечи. Шерли как пырнет меня кулаком в ребра, как окрысится: «Ты что, совсем чокнулся, да?» И галопом от меня.

Она от меня галопом, а у меня такой кавардак в голове — натощак не разберешься. Я, конечно, понимал, что пока мне дали от ворот поворот. А в то же время как будто хмельной какой был. Во всяком случае, не помню, как я очутился у своей берлоги. Стою, а в лапах кассета с пленкой — от старичка Вилли. Стало быть, я еще и на почту заглянул. Может, парни, с вами бывало такое.

«Дорогой Эдгар. Не знаю, где ты сейчас. Но если ты уже хочешь вернуться, то ключ под ковриком. Я ни о чем не буду тебя спрашивать. И с этого дня можешь возвращаться домой вечерами, когда захочешь. А если хочешь закончить обучение на каком-нибудь другом заводе — пожалуйста. Главное, чтобы ты работал, а не лодырничал».

Я где стоял, там и сел. Говорила мама Вибау.

Потом пошел Вилли: «Эдди, салют. Я просто не мог отбрыкаться от твоей матери. Просто не мог. Ты ее здорово срезал. Она даже хотела дать мне денег, чтобы я тебе послал. А насчет работы — может, над этим и стоит подумать. Вспомни Ван Гога и кого там еще. Чего они только не делали — лишь бы рисовать. Конец».

Я выслушал все это и сразу сообразил, что тут из старичка Вертера подойдет: «Теперь, Вильгельм, перенесу все. Вот была ночь!.. Я более не увижу ее. Теперь я готов; жду утра, алчу воздуха — и с восходом солнца кони…»

Вот идиотство — пленка кончилась. А другой у меня нет. Надо бы стереть кусочек музыки, но жалко. Выползать из берлоги за новой пленкой тоже неохота. Тут я себя в темпе проанализировал и установил, что во всем этом колхозе для меня уже никакого интереса нет. В Миттенберг я, конечно, не думал возвращаться. Еще чего. Но здесь тоже — пропал интерес, и все.

— Но ведь когда-то Эдгар все-таки начал работать — на стройке этой. В РСУ.

— Да, конечно. Я его тогда просто потеряла из виду. У меня было столько своих хлопот. Свадьба, знаете. Потом Дитер учебу начал. Германистика. Поначалу ему это нелегко давалось. Я стала работать по полдня, чтобы ему на первых порах легче было. Потом мы с нашим детсадом перебрались на новое место: старое здание снесли, тут строительство началось. Прогулочную площадку — рядом с Эдгаровым участком — тоже снесли. Нам надо было бы просто пойти в полицию и сказать, что в садовом домике живет человек без разрешения. Не знаю, помогло ли бы это ему.

Во всяком случае, тогда ничего такого бы не случилось.

— Можно мне еще спросить вас? Эдгар… вам нравился?

— Как нравился? Эдгару еще и восемнадцати не было, а мне уже за двадцать. И у меня был Дитер. Вот и все. Что вы имеете в виду?

Верно, Шерли, не надо все говорить. К чему? Я в жизни зря не трепался. Даже тебе не все говорил, Шерли. Да и нельзя все сказать. Если кто все говорит, его уже, наверно, и за человека считать нельзя.

— Вы можете не отвечать, если не хотите.

— Конечно, он мне нравился. Он такой смешной был. И трогательный. Заводной такой… я…

Ну, только не реветь, Шерли. Окажи мне эту услугу, не реви. Какой уж я такой особый был. Так, идиот просто, чудак, трепло, и больше ничего. Стоит ли из-за этого реветь. Серьезно.

— Здравствуйте! Я хотел бы видеть товарища Берлинера.

— Это я.

— Моя фамилия Вибо.

— Вы имеете какое-нибудь отношение к Вибо? Эдгару Вибо, который у нас работал?

— Да. Отец.

Адди! Гигант мысли! Привет! Ты был моим лучшим врагом — с самого первого дня. Я тебя заводил где только мог, а ты надо мной изгилялся как только мог. Но сейчас, когда все уже позади, я сознаюсь: ты был крепыш! Герой что надо! Наши бессмертные души стоили одна другой. Просто у тебя мозговые извилины попрямее были, чем у меня.

— Да, трагическая с ним вышла история. Нас это поначалу здорово срезало. Сейчас-то нам многое стало ясней. Эдгар был настоящий человек. Примерный товарищ.

Адди, ты разочаровываешь меня! Я думал, ты герой. Думал, уж кто-кто, а ты-то не будешь разводить такую муру о человеке, который концы отдал. Я — и настоящий человек! Вот Шиллер, Гёте, кто там еще, — вот они, может, и были настоящими людьми. Вот они — примерные товарищи. Или Заремба. Я и так, бывало, прямо из себя выходил каждый раз, когда над покойником эту муру начинали разводить. Примерный товарищ. Хотел бы я знать, кто первый до этого додумался.

— Мы, к сожалению, с самого начала отнеслись к Эдгару не так, как надо. Что верно, то верно. Мы его недооценили, и прежде всего я, как бригадир. Я сразу решил, что он трепач, бездельник, который на нашем хребте просто хочет денег подзаработать.

Конечно, хотел денег подзаработать! А что? Когда человеку не на что больше даже пленок купить, надо же ему подзаработать. А куда ему в таких случаях идти? На стройку. Лозунг: «Коль не титан ты мысли бойкой — твой путь на транспорт иль на стройку». На транспорт мне опасно было идти. Там наверняка потребовали бы паспорт, прописку и все такое. Значит — стройка. На стройку всех берут. Это я знал. Но я здорово скис, когда попал к Адди и к Зарембе — в эту их шарагу. Они старые берлоги берлинские ремонтировали — гроб за гробом, подряд. А Адди первым делом выдал: «Когда входишь, здороваться надо!»

Таких я видал. Знаю. Попробуй спросить такого про Сэлинджера или еще кого. Ничего не услышишь, слово даю. Решит, что это учебник какой-то, который он недочитал.

Может, все было бы по-другому, если бы Адди в тот день хоть пофилонил или еще что. А тут я, конечно, сразу на дыбы. Может, и нервишки у меня тогда начали пошаливать — из-за этой истории с Шерли. Она все-таки меня больше сбила, чем я думал.

Вторым делом Адди выдал мне один из этих валиков и спросил, держал ли я его когда-нибудь в руках. А эти штуки каждый первоклассник знает. Ну и, конечно, я попросту не удостоил его ответа. Тогда он вручил мне кисть и послал к Зарембе — оконные рамы грунтовать. Все, конечно, уставились на меня, ждут, что будет. Но у меня сразу от печенок отлегло, как только я Зарембу увидел. Так сказать, любовь с первого взгляда. Я сразу понял, что старик — жук что надо. Зарембе было за семьдесят. Он давно бы уже мог на пенсии сидеть, а он тут еще скрипел. И не то чтобы на затычках. Он, бывало, зажмет стремянку промеж колен и прямо тебе твистует с ней вдоль стенок — а после хоть бы что. Даже не вспотеет ни капельки. Правда, он и во-обще-то был кожа да кости да еще мускулы. Откуда уж тут поту взяться. Один из его номеров был, когда кто-нибудь бросал ему раскрытый ножик на бицепс. Тот отскакивал как мячик. Или он изображал звонаря из собора Парижской богоматери. Вынет, бывало, глаз — у него один глаз стеклянный был, — скособочится и пошел хромать. Мы просто по полу катались. А стеклянный глаз он в Испании заработал. То есть сделали-то ему его в Филадельфии. Кроме того, у него еще кусочка мизинца не хватало и двух ребер. Но зубы зато до сих пор все были свои и обе руки, а грудь — вся в татуировке. Не то что там бабы жирные, сердца и все такое или якоря. Нет, сплошь знамена, звезды, серп и молот и даже кусочек кремлевской стены — тоже наколол. Сам-то он был из Богемии или еще откуда-то. Но вот от чего вы совсем уж загнетесь, мужики, — так это, что он еще с бабами дело имел. Хотите верьте, хотите нет, но это факт. Заремба заведовал нашим автофургоном — подметал там, убирал и все такое. И ключ всегда при себе держал. «Мерседес» наш был — рыдван что надо. Две лежанки, чистота, шик-блеск. Один раз — стемнело уже — пробираюсь я к этому нашему фургону. До тех пор я ничего даже и не подозревал, а сейчас мне по вполне определенной причине надо было за фургончик зайти. Тут-то я и услышал, как он там с бабой управляется. Судя по смеху, очень даже ничего бабенка была. Не подумайте только, что я из-за всего этого прямо сразу и на шею Зарембе бросился. Нет-нет. Уже хотя бы потому, что он первым делом спросил, как у меня с профсоюзом. Он взносы собирал. А для меня это сразу — финиш. Если бы на месте Зарембы другой был, я бы тут же — налево кругом и привет. А тут я просто сунул ему молча мой билет. Он его взял, да так прямо и вклюнулся в него. Наверно, просто хотел выяснить, что я за тип. А я, конечно, в Берлине взносов не платил. Он тут же, как фокусник, извлек эту свою умопомрачительную коробочку из жести — плати, значит. А я вам не фокусник. Мне даже пленки не на что было купить. Может, он это как раз и хотел проверить.