Владимир Назыров - Жлобские хроники [СИ]

О как я быстро вышел, как быстро! Однако не настолько быстро, чтобы не успеть перехватить вылетевшие глаза и аккуратно положить их на место. Вернусь — приклею. Оказывается, пока я выдавливался, одна из крыс, а всего их было три, отделилась от своих подруг и побежала за братьями Залетухи. Более не мешкая не мгновения, я отправился в крысячий тронный зал.

— Ага, сам явился не запылился, — прогундосила королева — а я уже тебя искать начала. Скучаю. Где там мой наглый таракашка притаился, думаю. Пойду поищу. Отдай свое сердце!!! — вдруг проорала она и выбросила из своей груди призрачную когтистую лапу.

Мне стало смешно. Нас, злых колдунов, пытаются напугать?

— На, возьми! — ответил я и широчайше разинув пасть откусил ей клешню. С тонким чмаком резцы погрузились в белесую пыль ее плоти и тут же челюсти мои разбил паралич. Крыса деловито пошарила у меня в голове, просунула по пальцу в глазницы, двумя другими ухватилась за язык и потащила к себе.

Я отчаянно сопротивлялся. Отрастив большие уши-крылья и энергично маша ими пытался вырваться из западни. Ни к чему хорошему это не привело. К тому же плохо было видно из-за когтей королевы, торчащих из глаз. Я вывернулся наизнанку едва не порвав язык, зубы дернуло, но не разжало. Ввернулся обратно и заплакал от горькой досады, что попался так просто. Слезы ручьями потекли на пол крысятника и меня начало двоить. Чем больше я плакал, тем сильнее ощущал себя на каменном полу зала. Ну конечно! Пролившись горьким ливнем, я собрался в одну лужу и бросился на утек.

— Куда ты, милый? Мы же только начали! — проскрежетало мне вслед крысиное отродье.

“Учиться, учиться, учиться,” — подумал я в ответ и изошелся в крике, возвестив Одноглазому о своем возвращении.

Одноглазый, зараза, даже с таким простым делом справиться не смог. Когда он отворачивал голову у последней крысы, той, что успела насадить на свой колун застывшего брата Залетухи, то умудрился попасть под предсмертный удар серпами. Теперь у него ручка болит и ознобыши по всему телу бегают. Его, видите ли, трясёт. Сопля, а не мужик!

— Ничего, ничего, Одноглазый, потерпи. Совсем маленько осталось, — я приободрил эту мямлю, а то он совсем что-то расклеился.

Я, оказывается, сильно на него опираюсь, а он, трудяга, ещё и крысиный шлем с серпами тащит. А как мне, спрашивается, на него не опираться, если я сделал такое важное дело и очень устал. Да и мозги у меня ещё до конца не размокли. Ага, вот и дозор водяных.

На дозоре нас ждали не только братья Залетухи, но и Дед людей Светящейся Воды вместе с двумя единами, Зиновьем и Каменем.

— Здорово, братки, — сначала уважительно поклонившись старшим, обратился я к своим возможным родственничкам, — между нами больше не должно быть вражды. Я… Мы отомстили за вашего брата, — с трудом вырвав из скрюченных пальцев Одноглазого крысиный шлем, я бросил его к ногам моих преследователей.

— Вас же, уважаемый Дед, просим пропустить нас домой. Мы возвращаемся из Храма и несём очень важные сведения Старику. Настолько важные, что Ваши парни так торопились сообщить о них, что даже забыли своего брата.

— Я прошу прощения у Людей Водопада за своих нерадивых детей, но и осуждать их не имею права. Они действовали согласно закону предков, и лишь великая беда освобождает тебя от ответственности перед нами, Скок. Даже твоя месть за кровь их брата не способна смыть позора с нашей Семьи. Но довольно об этом. Сегодня я прошу Вас принять эту еду, — Дед указал на давно замеченные мной куски манны, — и, утолив голод, отправиться всем вместе на Водопад, где я буду говорить с многоуважаемым Стариком. По дороге мы все надеемся услышать ваш полный рассказ о столь печальных событиях, произошедших в нашей Долине.

Когда мы поедали манну, я обратил внимание, что Одноглазый хватал куски обеими руками и совершенно не дрожал. Никогда не подозревал в манне наличия целительных свойств. Значит остаётся одно — Одноглазый есть злостный, беспринципный симулянт.

По дороге домой мы с учителем в очередной раз рассказали всё, что знали о крысах. Не забыли упомянуть и о великом самопожертвовании Палача, давшем нам надежду на помощь бога Авоськи, защитника обездоленных. Наверняка он теперь вмешается и всё само собой рассосется. Нет, поговорить, конечно, можно, а вот о решительных мерах уже лучше забыть. Добрый Авоська придет и нас всех пронесет. Мимо беды, конечно.

Охо-хо! Ну, надо же, как смешно! Пронесет нас всех! Между прочим, у кого что болит, тот над тем и…

О боги кому рассказываю, кому рассказываю?!

Ну да, а я как будто не знаю кому.

Сам спросил? Так ведь богов спрашивал, а не тебя! Ну, все! Все! Слушаем дальше!

Когда мы…

Классно! Так ему, так! Нечего меня перебивать.

Когда мы подошли к залу Совета, я с равнодушным видом прошел мимо.

— Эй, Скок, ты куда это? Уснул что ли? — Одноглазый схватил меня за плечо.

— Как куда, — я развернулся и внимательно посмотрел учителю в глаза, — домой, отдыхать. Моя душа ещё не окрепла, а я столько делаю для Семьи. Сам знаешь, что старшие за меня всё решат, — я широко зевнул, — пойду посплю, устал что-то сильно.

Удовлетворенно улыбнувшись про себя, я стал ждать искренних извинений от учителя и его горячих заверений о недопустимости подобных унижающих меня действий в будущем, но вместо этого услышал:

— Ну скажи мне, Скок, почему ты такой дерьмюк?

Одноглазый презрительно смерил меня взглядом и вошёл в зал Совета.

Пылая праведным гневом, я последовал за ним. Ничего себе заявление! Я ещё и дерьмюк! Сам, зараза, подсунул мне какой-то порошок, от которого у меня глаза заблестели, руки задёргались и в голове прояснилось. А чересчур ясная голова мне тоже ни к чему. Никто же ведь не любит людей, которые всегда говорят именно то, что думают. Все их считают невоспитанными хамами или ещё кем похуже. Вот и приходится облагораживать простые чистые мысли различными лживостями, а самые ясные и красивые идеи вообще прятать куда подальше и никому никогда не высказывать их.

Вот посудите сами. Не могу же я подойти и сказать Старику: “Послушай, старая развалина, не пора ли тебе уступить своё место молодому энергичному человеку, пользующемуся уважением не только в своей Семье, но и у соседей? Я имею в виду себя”. Вот так откровенно, прямолинейно, а главное — чистая правда. Но кому она нужна? Старик наверняка обидится. Никому же не нравится слушать про себя правду. Про других все любят, а про себя — никто. Да и пусть бы себе обижался, плевать. Уступил бы мне своё место, уйдя на покой, да и дулся бы себе там сколько влезет. Так нет же. Прощай, честный и принципиальный Скок. Отправляйся-ка куда-нибудь к Людям Травы вечным представителем, посланником или..