Владимир Назыров - Жлобские хроники [СИ]

— Скок, любимый, — Марица тронув меня за руку, прервала мои сладкие грезы, — а я хотела бы вот здесь побольше, вот тут поменьше, а тут подлиннее.

— Сделаем, — я и ее одарил ослепительной улыбкой, — но сначала дедушка, ты понимаешь… — многозначительно добавил я.

— Ложитесь, пожалуйста, вот сюда, — я провел Рэммериха к своей лежанке, — закройте глаза и внимательно слушайте меня. Песня над дедушкой Рэммерихом: “Применить человека, непостоянная… ой… эта… хм… да…”

— Что, уже можно-таки подниматься, или мне еще полежать? — поинтересовался снизу патриарх.

Я ничего не ответил, потому что ни камни, ни пепел не говорят. А я сначала окаменел, потом сгорел со стыда. Я забыл все отложенные песенные слова. Они ускользали от меня и я никак не мог прилепить свои мысли к чему-то одному. Неожиданно мне удалось зацепиться на отложенном слове “начало”. Я ухватился за него, аккуратно потянул и все песенные слова с грохотом рухнули друг на друга. “Начало”, “конец”, “делать”, “если”, “пока“ и другие, визжа и хохоча, устроили кучу малу в моей голове. Они толкались, пинались, щипались, а потом вдруг собрались все-все в один блок и ушли, не оставив в моих мозгах и следа.

— У, — осторожно гукнул я в себя.

— Угу, — ответило мне эхо и пошло весело гулять под сводами пустой головы.

— Можно вставать, — пролепетал я.

Дедушка легко вскочил с лежанки, несколько раз подпрыгнул вверх, упал на пол, отжался раз десять, из положения лежа совершил сальто с переворотом через голову, приземлился на ноги и по пижонски подвалил к Марице.

— Станцуем семь сорок, крошка! — подмигнул он изумленной пигалице и галантно поклонился.

И тут внутри патриарха что-то громко щелкнуло, он несколько раз дернулся, но распрямиться не смог.

— Простите, молодой человек, — прокряхтел он, стараясь повернуться в мою сторону, — я чего-то не понял, или у Вас ничего не получилось?

— Что-то испортилось во мне, — еле слышно промямлил я.

— Во мне тоже, — прокряхтел дедушка Рэммерих, — не будете ли вы так добры, чтобы разогнуть меня?

Мы с Одноглазым бросились к патриарху и совместными усилиями вернули ему нормальное положение. Отдышавшись и попринимав различные позы, дедушка Рэммерих вдруг пал ниц и запричитал:

— О, Господь народа моего, прости недостойного, глупого сына своего. Возжелал я незаслуженно получить дарованное тобой Нытику за труды его..

— О ком это он? — тихонько спросил я Одноглазого.

Тот недоуменно пожал плечами, а Марица, услышавшая меня, пояснила:

— Нытик это тот самый един, который дал каждой твари по харе и засунул их всех в большой ящик. Поэтому никто не потоп.

— А зачем же он их всех бил по харе? — поинтересовался я.

— А никто не хотел лезть в его ящик по доброй воле. Но зато, когда Господь единов наслал потоп, они все спаслись. За этот подвиг Нытику было даровано долголетие. Он прожил 900 лет, — закончила Марица.

— Кем было даровано? — переспросил Одноглазый.

— Кем, кем, Господом единов, — фыркнула Марица и указала на молящегося дедушку Рэммериха.

В самом деле, нельзя же быть таким тупым. Одноглазый взрослый мужик с виду, а все задает такие глупые вопросы.

— Тогда я не понял, — протянула эта тупица снова, — если Нытик спас всех тварей от гнева Господня, то за что же Бог наградил его?

— За милосердие, — ответила Марица и, посмотрев на Одноглазого, выразительно постучала себя по голове.

— За что, за что? — я аж подпрыгнул от неожиданности, — да я вон целый выводок бук содержу исключительно из милосердия. Без меня они бы давно подохли, питаясь пылью подземелий. И никто никогда и ничем меня за это не отблагодарил!

— Ты своих бук держишь только для завлечения пигалиц в свою нору, — снова фыркнула Марица, — тоже мне милосердный нашелся.

— Что ты мне тут расфыркалась, — зашипел я, — итак уже весь мокрый из-за твоих фырков.

Марица вспыхнула, обожгла меня взглядом и отвернулась.

— Ну, ладно, ладно. Не обижайся, — я ласково погладил ее по руке, — я тут кое-что придумал насчет твоей просьбы.

Марица мгновенно развернулась и с надеждой посмотрела мне в глаза.

— Если вот тут и тут отрезать и вот сюда приклеить, а вот здесь мы с Одноглазым вместе потянем, то получится очень красиво, — предложил я.

Смотрящая за Советом в очередной раз фыркнула мне в лицо, и развернувшись, ушла.

— Что такого сказал-то? — обратился я за поддержкой к Одноглазому. — Она же сама попросила.

— А ну их, женщин, — попытался успокоить меня учитель, — никогда не поймешь, что им нужно.

Тем временем дедушка Рэммерих успел вымолить себе прощение и подошел к нам.

— Я очень извиняюсь, молодой человек. Моя алчность лишила вас такого необходимого всем нам таланта. Но Господь мой милостив, и я советую Вам молиться, молиться и еще раз молиться, тогда он обязательно вернет то, что забрал. — Он помолчал немножко и добавил, — а меня гоните прочь, — и медленно, шаркая ногами, вышел из моей норы.

Тысячи обездоленных и жаждущих застучали пустыми кружками о дно моего высохшего источника. Тысячи сухих шершавых языков вылизывали тысячи потрескавшихся губ в надежде хоть как-то смочить их. Тысячи пар воспаленных глаз с надеждой смотрели на меня, ожидая живительной влаги моего таланта. Тысячи скрюченных рук, тысячи изможденных тел и один сухой трупик дедушки Рэммериха, качающийся на горячем ветру.

— Он в алчности своей выковырял пробку из источника моего, — возвестил я, указывая на останки едина.

Многотысячный вой сотряс погибающую выжженную долину. Тысячи рук потянулись к трупику, но лишь десятки успели разорвать его на мелкие кусочки. Тысячи пар горящих глаз вновь обратились ко мне… Кстати, о глазах.

Лицо Одноглазого медленно проступило сквозь мои видения и погасило их. Мой учитель озабоченно ощупывал свое новое око и явно не замечал охватившего меня ступора.

— Эй, Одноглазый, — позвал я.

Учитель вздрогнул и посмотрел на меня обоими глазами. Очень непривычное зрелище. Мне даже стало как-то не по себе.

— А знаешь ли ты, — продолжил я, — что любые чары, наведенные колдуном, исчезают с его смертью.

Одноглазый осторожно кивнул в ответ.

— Ну так вот, береги меня, — важно закончил я.

— Да пошел ты… — беззлобно выругался Одноглазый, — какие это чары? Это же самый настоящий глаз! — он еще раз ощупал свое новоприобретение.

Я думаю, что если бы глаза можно было бы вытаскивать, то учитель носил бы свой левый в кулаке и постоянно любовался им. Я же настолько был поражен его неблагодарностью, что даже не стал возмущаться, а лишь поклялся когда-нибудь выковырять у него свой столь поспешный дар.

— А чего это вы ко мне приперлись сегодня с утра все вместе? — поинтересовался я.