Роман Всеволодов - Немецкая девушка

— Красивые часики, — сказал он, возвращая их девочке, — откуда у тебя такие?

— Это мамины. Ее вчера убили.

Дмитриев уже знал, что если ему повезет, и он выберется из этого ада, то первое, что он сделает, вернувшись домой, это сожжет страницы написанной «Немецкой девушки». Сказки, которую он хотел написать.

Я и так ничего хорошего не ждала от появления Лени, но когда она вошла, и я увидела у нее пистолет… К тому же она пришла не одна, а с вооруженным парнем. Лет пятнадцать, не больше. Но когда видишь у человека оружие, он уже не кажется тебе ребенком, сколько бы ему ни было лет.

— Это Макс. Он убил нескольких русских. Они все ближе. Счет идет почти на минуты. Может быть, уже завтра нас всех убьют. У нас был отряд, 16 человек. Остались в живых только я и Макс. Нам удалось отступить. Отступить, а не сбежать. Мы не трусы. Мы вернемся. Просто надо собрать силы. У меня больше нет дома, ты знаешь. Если завтра всех нас убьют… У Макса еще не было женщины. Ни разу. Я ему обещала. Я хочу сделать это на чистых простынях. Постели, пожалуйста, нам чистые простыни на ночь. Может быть, это будет наша последняя ночь. Но мы не отдадим город просто так. У нас есть оружие. Мы будем защищаться все вместе. Нас не так мало. Целых шестеро.

— А где остальные? — спросила я.

— Как это где? — усмехнулась Лени. — Здесь, в этом доме.

— Что-то я их не видела.

— Ну, как же, мы с Максом… Твоя мать, Эльза и эти двое детей, которых ты подобрала.

Я спросила Лени в своем ли она уме. И она разозлилась.

— Это ты не в своем уме! Ты не понимаешь, что мы должны защищаться?!

— Но это дети. Ты совсем не любишь детей.

— Дети! Я отношусь к ним, как к полноценным гражданам Германии. Они имеют право защищаться. Это ты не любишь детей. Ты отнимаешь у них возможность защищать себя, иметь право на оружие наравне со взрослыми. Чтобы их не могли так просто убить. Дети и так беззащитны. А ты хочешь сделать их совсем беззащитными.

Тут раздался выстрел, в другой комнате. Я вздрогнула, побежала к двери. Но Лени ухватила меня за руку.

— Не бойся. Это Макс учит их стрелять, Эльзу я уже научила. И еще он проводит разъяснительную работу. Он умеет это делать.

— Оставь в покое детей! — закричала я.

— Сначала пусть кончится война, — сказала Лени.

Я уже думала, что хочу, чтобы русские наконец победили. И все кончилось. Я теперь уже их ждала как богов. Только бы все это кончилось. Пусть они возьмут наш город. Почему я должна быть на стороне страны, которая убила моего отца, сделала мою мать несчастной, униженной вдовой, страны, в которой детей лишают детства, едва они родились.?! Пусть они наконец завоюют наш город. Нам с мамой и Эльзой нечего бояться. Мы ничем не виноваты перед ними. Пусть они придут. Пусть спасут нас от этого ужаса. Больше никто не может нас спасти.

Когда Берлин начали обстреливать из всех минометов одновременно, в штабе обороны города подумали, что это какое-то сверхновое химическое оружие, потому что непрекращаемый шквал огня и металла ослеплял глаза. Многие снаряды, однако, подписывались, потому что нашлись банки белой эмали, и лейтенант 6-ой батареи выводил на снарядах: «Лично Адольфу», «Гитлеру в жопу». Сейчас можно было не бояться резких слов. Снаряды — не бумага.

Не стеснял себя в резких выражениях и Сталин, когда за несколько дней до объявления Германии Советскому Союзу войны, получил агентурное сообщение от Ольги Чеховой, жившей в Берлине. «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного наступления против СССР закончены, удар можно ожидать в любое время». Сталин написал на этом сообщении, положенным ему на стол генералом НКВД Меркуловым: «Можете послать ваш источник к чертовой матери. Это не источник, а дезинформатор».

Почти пять лет прошло с того дня, когда Сталин написал эти слова. Пять лет беспрерывной войны, которая унесла бессчетное число жизней, и изменила судьбу абсолютно каждого человека на земле. И она все еще не умрет, не задохнется. Она, как червяк, расползается, когда ее перерубишь. Она очень живуча, эта война. Она не дает убить себя.

Тем, кто оказался в Берлине в последние дни войны, нечего было бояться ада. Он был бы не так страшен как то, что пришлось пережить им тогда. Целые дни напролет все вокруг клокочет, рвется, тонет в тугих клубах дыма, кричит, воет, стреляет, стонет. Война везде, на улице, в каждом доме, комнате, чердаке. Нет больше ни одного клочка пространства, свободного от войны. Даже жителям этого города, привыкшим к постоянным бомбардировкам, давно знающим, что в любую минуту их дом может превратиться в руины, подобное представить, вообразить себе было невозможно. И ведь это длится не час, не два. И даже не день, не сутки. Война идет за каждую улицу, дом, за каждый глоток воздуха. И кажется невероятным, невозможным, что эта апокалипсическая какофония когда-нибудь стихнет, и не будут больше раздаваться выстрелы, грохотать танки, кричать раненые дети. Но все-таки пройдет время, перестанут стрелять, остановятся танки, умрут раненые дети, и можно будет жадными глотками пить наступившую тишину.

Правда, смерть не уйдет совсем. Отравятся сразу двенадцать человек, которые будут охранять цистерны с ракетным топливом. В стремлении забыть проклятую войну, они будут пить это топливо вместо водки, потому что основу его составляет этиловый спирт. Но и после смерти целых двенадцать человек, это остановит не всех. И топливо будут продолжать пить. «Надо только начинать с малых доз. Чтоб организм смог привыкнуть».

А двух человек из 248-ой дивизии, офицера и рядового, убьют англичане, союзники, потому что они не поделят с ними женщину, бросавшуюся на шею сразу всем четверым. И все-таки это будет уже другой Берлин, уже не тонущий в кромешном аду как в болотной трясине, увязающий в нем целиком, с ног до головы, от мостовых до крестов на храмах. В этом, другом Берлине, жена советского майора, приехавшая к нему из подмосковного свиносовхоза, напишет подруге в письме: «Живу, как в сказке. Меня обслуживает горничная. Она по утрам подает мне кофе. А днем укладывает прическу».

Но это будет потом, нескоро. А пока все еще тонет в криках, взрывах, выстрелах, стонах. Если раньше на Берлин сбрасывали бомбы, то теперь сам Ад сошел на город.

За стеной скрипела кровать, и я знала, что происходит между Лени и Максом. Я вспомнила, как Лени вышла замуж и ждала Фрица. Думала, как приготовит ему вкусный ужин, наденет самое красивое платье, зажжет свечи. Я не знаю, любят ли Лени и Макс друг друга, или они просто не хотят умереть, не узнав, что такое близость между мужчиной и женщиной, хотя Максу, кажется, еще нет и 15-и. А у Лени уже наверняка были мужчины. Правда, она мне о них ничего не говорила.