Вильям Козлов - Три версты с гаком. Я спешу за счастьем

Встречались и белокаменные церкви с ясными куполами, уткнувшимися в облачное небо. А через поля, леса, равнины размашисто шагали высоченные ажурные фермы линии высоковольтных передач. Будто железные гиганты, пришли они сюда из других миров, да так и замерли навек, держа в широко раскинутых руках гроздья блестящих коричневых изоляторов.

Началась Валдайская возвышенность. Шоссе то вскарабкивается на гору, то срывается вниз, извиваясь меж живописных деревень. На жёлтых крутых обрывах — здесь когда — то были песчаные карьеры — группами и в одиночку стоят вековые сосны. Над ними, пронизанные солнцем, величаво плывут облака.

Артём вертел головой, выглядывал из окна, с удовольствием вдыхал крепкий унавоженный запах земли. Он даже замедлял ход, чтобы получше разглядеть берёзовую рощу в глубокой лощине или лесное озеро. Его обгоняли грузовики, серебристые рефрижераторы. Шоферы, высовываясь из кабин, оглядывались на него.

«К черту дворцы и музеи! — думал Артём. — Вот она, целина для настоящего художника… Великое русское раздолье! Раскладывай мольберт, бери кисть и твори…»

Уже начинало смеркаться, когда он свернул с шоссе на просёлочную дорогу. Высокий худощавый человек в синем помятом костюме и военной фуражке с зеленой кокардой поднял руку. Через плечо старая полевая сумка на тоненьком ремешке: сразу видно — бывший офицер. Привыкнув за долгие годы армейской службы к форме, старые кадровики, выйдя на пенсию, до конца дней своих сохраняют к ней привязанность.

— Далеко до Смехова? — спросил Артём, когда человек устроился рядом на сиденье.

— Три версты с гаком.

— Верста, гак… — усмехнулся Артём. — Как — то непривычно эти названия слышать.

— Пока ехали по шоссейке, были километры, а просёлок — другое дело, он у нас по старинке измеряется вёрстами.

Человек заметно окал. На вид лет пятьдесят пять… Был он невозмутим и держался с достоинством, не то что иной случайный пассажир. Артёму частенько приходилось подвозить людей. Вели они себя в машине по — разному: одни молча и сосредоточенно смотрели на дорогу, мучительно думая, сколько заплатить водителю, другие, наоборот, трещали без умолку, рассказывали разные истории, в общем, развлекали, как могли, надеясь задобрить водителя, прокатиться бесплатно. Третьи, вот как этот пассажир, не проявляли никаких чувств. Первыми не начинали пустой разговор, а если их о чем — либо спрашивали, толково и с достоинством отвечали. Такие попутчики больше всего нравились Артёму.

Лишь отъехали от повертки, как впереди возникла огромная рытвина с черной окаемкой засохшей грязи. Артём притормозил. «Москвич» будто этого и ждал — сразу заглох. Сколько Артём ни включал стартер, машина стонала, визжала, но не заводилась.

— Пусть остынет, — сказал он.

— Как хороший конь, — усмехнулся попутчик. — Тоже требует отдыха после большой дороги…

— Вы, наверное, в кавалерии служили? — спросил Артём.

— Не служил, — сухо ответил попутчик.

Артём просто так спросил, без всякой задней мысли, и очень был удивлён, что незнакомец вдруг обиделся. Они вышли из машины.

Исхлёстанные бортами грузовиков полуголые ольховые ветви согнулись до самых обочин. Отшатнулся прочь от дороги и покалеченный телеграфный столб, задетый машиной. Артём несколько раз присел, выпрямился — четыреста километров непрерывной езды сказывались. Поймав любопытный взгляд незнакомца, застеснялся и, раздвинув кусты, вышел на железнодорожный откос. Внизу проходила одноколейная ветка. Когда — то она была двухколейной. На свободном полотне велосипедисты и мотоциклисты наездили узкую дорожку. Правее, через путь, перекинулся висячий мост.

Незнакомец подошёл и встал рядом.

— Курите?

Он протягивал смятую пачку «Беломора». Артём рассеянно взял и прикурил.

— Из Ленинграда? — спросил человек. Артём кивнул.

— Гляжу — номер ленинградский.

Артём смотрел на шершавые красноватые стволы сосен — сразу за железной дорогой начинался густой сосновый бор, — и что — то грустно — щемящее накатилось на него. Так, бывает, порыв ветра принесёт неуловимо — знакомый запах, который всколыхнёт всего тебя, растревожит и исчезнет. А ты долго потом с лёгкой тоской вспоминаешь что — то далёкое и забытое. Нечто подобное испытывал сейчас ошеломлённый Артём. Какие — то странные видения, смутные встревоженные лица, почему — то в закоулках памяти всплыл пожар — горело что — то жуткое, лохматое, шевелящееся на ветру, и снопы искр взлетали в черное небо…

— Здесь поблизости от села никогда не горел лес? — справившись с волнением, спросил он.

Человек сбоку внимательно посмотрел на Артёма.

— Вы будете не внук Абрамова Андрея Ивановича?

— Как он?

— Нынче утром похоронили… Весь посёлок за гробом шел. И из других деревень люди приехали. Сильно ждал вас дядя Андрей… Наказывал, чтобы вы гроб покрасили, внук, говорил, у меня художник, академию кончал. Если б телеграмма от вас была, один бы день подождали, а так на улице теплынь, сами понимаете…

— Похоронили, значит… — машинально повторил Артём. Он все ещё прислушивался к себе, и чужие слова приходили откуда — то издалека, пробиваясь будто сквозь вату.

— Так в некрашеном и опустили в могилу… Не велел никому, окромя вас, гроб красить.

— Я его почти не помню, — сказал Артём. — Сколько мне тогда было? Года три — четыре?

— Сильно ждал вас дядя Андрей, — повторил человек. Артём никак не мог разобраться в своих чувствах. Он не испытывал глубокой горечи от этой утраты. Выходит, деда своего он не видел почти двадцать пять лет. И даже не подозревал, что жил на белом свете родной дед, который всегда его помнил. Наверное, отец не хотел расстраивать мачеху и никогда не вспоминал прошлое. Мачеха — ладно, но почему он ему, Артёму, ничего не рассказал?.. И вдруг вот все сразу: и дед и смерть. И все — таки не дед, а что — то другое разбередило его душу, заставило учащённо биться сердце. Он вдыхал горьковатый запах молодой листвы. Лес ещё кое — где просвечивал; но было ясно, что через несколько дней буйная листва залатает оставшиеся бреши. Трава на откосах высоко поднялась и влажно блестела. В низине под ольхой синью мерцали запоздавшие подснежники. Артём спустился вниз, нагнулся и долго разглядывал нежные хрупкие цветы, потом провёл ладонью по пушистым головкам и выпрямился.

Послышалось пыхтенье, раскатистый шум — сразу и не поймёшь, с какой стороны. Над вершинами сосен и елей взмыло одно белое облако, другое… И вот из — за кустов вырвалась пышущая паром черная громадина, гулко рявкнула и, скрежеща железом, стала надвигаться, горячо дыша в лицо.

Паровоз промчался мимо. Позади него — длинный хвост из товарных вагонов и платформ, гружённых лесом, новенькими комбайнами, грузовиками. Молодой машинист в фуражке с белыми шнурами широко улыбнулся и помахал рукой, будто старому знакомому. Артём тоже улыбнулся и помахал. Паровоз давно скрылся под мостом, а вагоны все ещё скрипели, шелестели и равномерно постукивали на рельсах.