Валерий Мусаханов - Прощай, Дербент

Анастасий сам не мог бы объяснить причину благосклонности шаха. С тех пор, как на празднике Ноуруз он был Худжестэ, царь царей полюбил его. И все придворные сразу стали выказывать скромному библиотекарю свое расположение. Анастасий ничего не просил, он был доволен своим положением. Он знал, что возвысится сам.

С тех пор как на празднике у Бавендида Азада Фахлабад пропел о великом Рустаме, появилась у Спонтэсцила мечта сложить свою поэму о богатыре. Только не так, как сделал это Фахлабад, пусть он и славный поэт. Анастасий в своей поэме мечтал открыть тайну этой земли, тайну, по которой всякий, пришедший в Эраншахр, — даже его покоритель, — становился персом.

Спонтэсцил слушал гусанов на рыночных площадях, записывал их песни о Рустаме; слушал свободных воинов — азатов и придворных поэтов, а тайна легенды арийской земли не давалась ему, но он знал, что откроет ее.

Да, Анастасий Спонтэсцил верил в свою мечту. Но круто изменилась его судьба со вчерашнего дня.

Хранитель библиотеки царя царей задумчиво глядел с террасы в тенистый, зеленый сумрак дворцового сада, и перед ним проходил вчерашний день.

Легкий, освежающий ветер прилетел на террасу библиотечного зала, теребил рукав рубашки шаханшаха из переливчатого тонкого шелка. Тени ветвей мелькали по клетчатой красно-белой доске.

Шаханшах играл в шатрандж со своим библиотекарем.

Шаханшах проигрывал.

Белые всадники и фируз Спонтэсцила теснили черных воинов. Но шаханшах был задумчив и против обыкновения не огорчался.

Спонтэсцил сделал ход и молча ждал. Шаханшаху ходить было некуда, он понял, что проиграл. Глаза его, длинные, блестящие и зоркие, прищурились. Он взял фигуру из дымчато-черного камня и положил ее на доску лицом вниз. Потом снова взял в руку эту фигурку игрушечного шаха и, взглянув на Спонтэсцила, с усмешкой сказал:

— Шах всегда думает, что он шах, — он погладил фигурку, увенчанную короной, — и всему голова. И когда он так думает, он проигрывает, гибнет, потому что шах это не просто кулах-корона, а фируз, и солдаты, и азаты, и все остальные. И шах должен помнить это. И еще он должен помнить, что если он — шах и фарр божественной удачи сияет вокруг его головы, то он не может надеяться на любовь. — Царь царей поставил фигурку игрушечного шаха на доску.

Анастасий Спонтэсцил молчал, он умел слушать.

Чуть слышно шелестели ветви, журчал фонтан.

— Он не может надеяться на любовь, — повторил шаханшах, — потому что никто не будет любить его бескорыстно. Всем что-нибудь нужно. На бескорыстие способен лишь тот, кто ничего не желает.

— Я доволен всем, что есть, и ничего не желаю, шаханшах, — с легким, небрежным, дозволенным только любимцу поклоном сказал Спонтэсцил.

— Я знаю, мой Анастасий, знаю. — Шаханшах улыбнулся ласково, но в удлиненных зорких глазах все так же блестел холодный огонь — так отсвечивает занесенный меч при луне.

Спонтэсцил промолчал, стал снова расставлять фигуры на доске.

— Но я хотел бы лучшей участи для тебя, мой Анастасий, — после паузы сказал шаханшах. Он взял со столика рядом чашу с прохладным гранатовым соком, но пить не стал.

— Я часто думал, мой Анастасий, о том, что такое поэт. Я смотрел на тех, кто громким голосом старается перекричать рубаб и в тысячный раз сравнить меня с солнцем, и думал: кто они, если они поэты? Разве поэт тот, кто в море лживых слов стремится спрятать крупицу правды? Разве тот — поэт, кто прячет лицо за грязной материей и на базарной площади осуждает жестокость, а дай ему власть, и он будет убивать? — Шаханшах поднял чашу, долго пил, и на горле под короткой бородкой подрагивал острый кадык.

Спонтэсцил молчал, волнение входило в него.

Шаханшах поставил чашу, вздохнул печально.

— Поэты рождаются редко, мой Анастасий. Сколько великих царей, воинов и простолюдинов пришло и ушло. И мы забыли их имена, их дела. Все исчезает в башне молчания. Но осталось имя Зардушт. Сколько еще таких имен осталось? Поэтом был царь иудеев Идад. Поэтом был ваш распятый Йехошу. — Шаханшах снова глубоко вздохнул.

Спонтэсцил прерывисто дышал, тревожное, радостное предчувствие охватило его.

— Вот, всего несколько имен осталось в памяти людей. Поэт — лишь тот, кто дает людям новую душу. А эти, — шаханшах презрительно махнул рукой куда-то в сторону дворцовых покоев, — у них у самих вместо души старый тусклый дирхем. Я заплачу им, и они сравнят моего коня с богом. Настоящий муж должен делать то, что по силам ему на земле. Настоящий муж — который может руководить делом, удержать женщину, устраивать землю, наказать и повергнуть преступного. Настоящий муж владеет своим гневом и своим мечом, и ему охотно подчиняются слабые и страждущие, а также животные. Об этом говорил Зардушт. А эти, что за горсть монет сострадают сирым и восхваляют сильных, — они не мужи. Когда же муж, которому покоряются люди и животные и в руке которого сила, чувствует сострадание, это сострадание имеет цену, которую не оплатишь дирхемами.

Спонтэсцил молчал. Шаханшах долго смотрел в зеленый сумрак дворцового сада, потом сказал, тихо, ласково, но твердо:

— Ты — настоящий муж, Анастасий. И другая у тебя участь. Ты должен руководить людьми к их благу. — Шаханшах посмотрел ему в глаза.

Анастасий Спонтэсцил не выдержал пронзительного взгляда. Опустив голову, он тихо сказал:

— Речь твоя мудра, шаханшах. Я готов выполнить твою волю.

— Потом, потом, мой Анастасий. Я хочу, чтобы слова мои запали тебе в сердце и повернули его к делу, достойному мужа. Я люблю тебя, мой Анастасий, как сына. Я знаю, что ты славного рода. И я назову тебя своим сыном.

Спонтэсцил встал и склонился перед шаханшахом. Это была неслыханная честь — стать сыном царя царей.

— Сядь, мой Анастасий, — шаханшах улыбнулся.

— Нет у меня слов, чтобы благодарить тебя, шаханшах. Я не достоин такой милости.

— Если слова мои станут истиной в твоем сердце, мне не надо другой благодарности. — Шаханшах опустил голову и, глядя исподлобья, тихо спросил:

— Царица Мириам говорит, что ты очень похож на Феодосия, сына несчастного брата моего, кейсара Рума Маврикия. Правда это? — Шаханшах поднял голову, в упор посмотрел на Спонтэсцила.

Вопрос был неожиданным.

Мгновение длилась тишина.

— Я мало видел покойного Феодосия, — стараясь скрыть волнение, охватившее его, ответил Спонтэсцил. — Царевич был младше меня на два года, но ростом мы были одинаковы. Он был умелый наездник и воин…

Анастасий Спонтэсцил прервал свою речь, ему не хватало дыхания.

Шаханшах встал, расстегнул пояс с тонкими чеканными бляхами, на котором висел драгоценный кинжал, и положил его на середину клетчатой доски.

— Этот кинжал подарил мне кейсар Рума Маврикий. Я дарю его тебе, сын мой.