Дмитрий Притула - Человек из очереди

Ну, вечером новоселье (вино, фрукты), и новый жилец видит, что хозяин его не надул — девушка красивая и веселая, и у нее более чем все на месте, и привычные шутки, не силикон, но исключительно собственное, это все понятно.

И опять же всем хорошо. Квартиранту нравится молодая женщина, и ему не нужно тратить силы, время и деньги на поиск существ противоположного пола. И свидание протекает в привычных и теплых условиях, а не в лесу или у замужней женщины.

Даже Надежду Степановну это устраивало: если б не квартирант, Марина нашла бы себе другого паренька (ну, молодая ведь женщина), а так она не где-либо в другом месте, а в ее квартире, вот через часик молодые закончат выяснять отношения, и любимая подруга присоединится к ней.

Эти годы Марина вспоминала потом как годы счастья. Но счастье, как и любовь, и это каждому известно, проходит. Ау, где ты, любовь, а тем более, где ты, счастье?

А вот и конец этой истории.

Однажды и квартирант, и Марина сутки были на работе. Утром дома отоспалась, днем, веселенькая, побежала к подруге, звонит, звонит, а никто не открывает. Да, а ключей у нее не было (да и зачем, если Надежда Степановна без нее никуда не выйдет). Что делать? Что-то ведь не так, что-то случилось — так чувствовала. Позвонила отцу Надежды Степановны.

Она лежала на полу, и ее беспрерывно колотило. Это страшно. Подробностей не надо — любимая подруга — и это страшно.

Отец сказал, так уже дважды было, но давно, лежала в больнице. Надеялся, не повторится.

Вызвали спецбригаду, и Надежду Степановну увезли именно туда, где она дважды лежала.

Всё! В прежнее состояние, нет, не недавнее, а даже до знакомства с Мариной, Надежда Степановна уже не пришла.

Отец сказал, что одну ее больше оставлять нельзя.

Больше Марина Надежду Степановну не видела. Мачеха вышла на пенсию и согласилась сидеть дома. Квартиру продали.

Адрес он не оставил. Да и зачем? Марина ведь все равно ничем не поможет. Когда была нужна — один разговор, а когда не нужна — разговор совсем другой.

Нет, все-таки нельзя любить другого человека, расставаться все равно придется, и в этом случае постоянно что-то ноет в душе, пропадают веселье и радость, и жизнь становится взрослой и занудной.

У Людмилы Васильевны украли флейту.

Но все по порядку.

Когда следователь узнал, что эта флейта стоит тысяч двадцать-сорок, он очень удивился. Это же годовалая-полуторогодовалая моя зарплата. Нет, поправила его Людмила Васильевна, вы чего-то не понимаете — не рублей, а долларов. Тот вовсе изумился — бывают разве такие инструменты, ну, я слышал, скрипка там семнадцатого века, это понять могу, но ведь флейта, в сущности, это же такая дудочка. Да, но этой дудочке сто пятьдесят лет, и сделала ее знаменитая немецкая фирма, на ней играл мой прадед, и дед, и отец, ее не продавали ни в войны, ни в блокаду, и я завещала ее музею инструментов.

Это нам известно. То есть следователь намекнул, что именно поэтому и разыскивает инструмент, то есть в том смысле, что это почти казенное имущество, а так-то у нас и других дел по горло помимо дудочки отдельно взятого частного человека.

А кто мог, как вы думаете, утянуть флейту? Вот этого я как раз не знаю. Не соседи? Нет, не соседи. У меня несколько флейт, а взяли только эту, и ничего более, и они не знали, что именно эта дудочка дорогая, и у меня очень хорошие соседи.

И это правда — у Людмилы Васильевны хорошие соседи.

Но все по порядку.

Это коммуналка, но маленькая коммуналка. Помимо Людмилы Васильевны еще две семьи: пожилая пара и средних лет выпивающая, но без хулиганства — пара. Когда люди выпивают без хулиганства, это вполне можно терпеть. И жили дружно. Главное: терпели работу Людмилы Васильевны. Она детишек учила играть вот именно на флейте. Ну, когда она сама играет, это ладно, всё же песенки красивые и грустные. Но когда детишки истязают дудочку, дело другое. Да при этом Людмила Васильевна подыгрывает им на пианино. Но терпели.

Может, любили Людмилу Васильевну — вот она музыкантка, а не возникает, мол, у меня кости беленькие, а у вас тоже беленькие, но потемнее. А может, жалели. Да, пожалуй, именно жалели.

Но все по порядку.

Дело в том, что Людмила Васильевна — инвалидка детства. Лет в десять-двенадцать она такую болезнь перенесла, что левая ножка осталась навсегда такой, какой была до болезни. То есть правая ножка росла, а левая — нет. И без костылей Людмила Васильевна передвигаться не могла. Вот у кого жизнь зависит от погоды — посыпал дворник лед песком или солью или не посыпал.

И соседи Людмилу Васильевну жалели. Когда подходила ее очередь мыть квартиру и лестницу, за нее это делали другие женщины. Что-то им Людмила Васильевна платила, но это так, больше для виду. А какие деньги у учительницы музыки? Это все понятно. Нет, жили дружно. Даже Новый год встречали всей квартирой.

Правда, было время, когда Людмила Васильевна почти получила однокомнатную квартиру. В школе ее ценили — вот она не только на флейте играет, но, если заболеет учитель на пианино, она безотказно заменит его.

И детишки ее любили и, если помимо школьных занятий надо еще маленько поднажать, приходили к ней домой. И, что характерно и удивительно, — бесплатно. Нет, инвалидка, музыкантка и одинокая — и бесплатно.

И школа пробивала ей однокомнатную квартиру. Но сперва соответствующее звание пробили: и человек заслуженный, и звание соответствующее, а живет в коммуналке. И уже все вовсе было в порядке, но пришли реформы, и жилье перестали давать, а тем более бесплатно. И Людмиле Васильевне, да и всем, было понятно, что это уже навсегда.

Если, конечно же, не случится чудо.

А какое может быть чудо, если ты учительница музыки, да инвалидка детства, да если тебе пятьдесят с хвостиком. Пусть с небольшим, но ведь же с хвостиком.

А тут еще такое горе: украли, значит, флейту.

И как-то на эту пропажу Людмила Васильевна очень уж нездорово отреагировала.

Ну, если разобраться, хоть и дорогая, и даже неправдоподобно дорогая флейта, но это ведь вещица, а не единственный и невозвратный твой человек. Но нет.

Следователь ведь прав, флейта — это, в сущности, дудочка, в которую ты, сделав губки бантиком, дуешь, и тогда льется красивая песенка.

Людмила же Васильевна относилась к этой дудочке, как к живому человеку. Она как-то призналась соседке — вот которая как раз постарше, — что у флейты голос человеческий. И когда Людмиле Васильевне, представить себе, грустно или одиноко, она дует в эту флейту, и та отвечает, значит, человеческим голосом, а это ничего, бывали и похуже времена — и у тебя и у всех, — и ведь все проходило, и это времечко, даже краткий миг, когда тебе грустно и одиноко, тоже пройдет. Только потерпи маленько.