Олег Меркулов - Комбат Ардатов

Ардатов вздохнул, пошевелился, и ящерица мгновенно исчезла с просеки, как растворилась в своем травяном лесу.

— Извини! — сказал ящерице Ардатов. — Я не хотел… Не бойся… Извини…

Прошло минут десять, как они отбили атаку, и душа у Ардатова почти перестала дрожать, он несколько раз глубоко, как будто вынырнув из плотной холодной воды, вздохнул, оглядывая и начиная ощущать себя. Саднила голова, он притронулся к ней, но кожу зажгло сильнее, саднила кисть левой руки, он повертел ее, осматривая через запекшуюся кровь, как полоснул его штыком немец-спортсмен: глубокий порез начинался у ногтя большого пальца, рассек мякоть у его основания и захватил кусок предплечья. Морщясь, Ардатов сжал и разжал кулак, пальцы слушались, так как сухожилья не были задеты, и Ардатов приподнял гимнастерку на левом боку. И гимнастерка и майка под ней тоже были располосованы, как и кожа на ребрах, но ребра не ломило, и это означало, что они целы, а мясо, знал Ардатов, зарастет. «Быстрей, чем на собаке», — горько подумал он, поднялся и сел, опираясь спиной на катки.

— Так! — сказал он себе и всем, кто был тут, за танком, то есть Чеснокову, Васильеву, Тягилеву и еще десятку красноармейцев, — Так! Всем, кроме раненых, кроме Чеснокова! Собрать оружие! Боеприпасы! Ползком! Перебежками! Пока фриц не опомнился. Быстро! Выполнять!

Красноармейцы зашевелились, он подождал, пока они начнут перебегать от танка в обе стороны, и приказал Чеснокову:

— К ним! — Он показал на два других танка, за которыми и под которыми тоже сгрудились его люди. — Оружие! Боеприпасы! Оттуда — к Щеголеву и в траншею. Всех, кто остался — сюда. Сам тоже. Пересчитать людей! Выполнять! Быстро!

— Я и так быстро! — возмутился на ходу уже Чесноков, отбегая, согнувшись, от танка. Чеснокову не понравилось это слово «быстро», он и правда не нуждался в понукании, но у Ардатова в голове уже замелькали одна за другой мысли, и это «выполнять, быстро!» было просто отражением их.

Он знал, что на этот раз они поживятся у фрицев скудно — атакуя, немцы сами расходовали боеприпасы, подсумки у них были уже наполовину пусты, пулеметные коробки тоже, не то, что в танках, но все-таки это было хоть что-то, хоть какой-то боекомплектик, и он еще прикинул, что если считать, что он уже потерял половину людей, то на каждого боеспособного могло прийтись по паре, даже, может быть, по тройке гранат. «Хотя, конечно, — досказал он себе, — будет куда как кисло, если немцы в следующую атаку прорвутся на бросок гранаты».

Наверное, Чесноков сказал сестре, что его зацепило — сестра от второго танка бежала, пригнувшись, к нему, но пока она бежала, Ардатов представил себе командира немецкого батальона и злорадно сказал ему: «Дурак ты! Чего же не ввел третью роту?»

Сестра знала свое дело. Еще подбегая, она рассмотрела, что с ним все более-менее в порядке, но упав рядом, толкнув его сумкой, все-таки подбодрила:

— Сейчас я все — сейчас все сделаю! Пустяки, царапины. Нате-ка! — она дала ему попить, а когда он попил, посоветовала: — Перекур, товарищ капитан!

Ему и правда вдруг ужасно захотелось курить, он достал портсигар, тупо посмотрел на дырочку на крышке, открыл его, увидел, что две папиросы перерублены, сдвинул их, из внутренней крышки выковырял осколочек величиной с подсолнечное семечко и закурил.

— Повезло! — сказала сестра, беря у него из пальцев папиросу. — А могло быть…

Она два раза затянулась, отдала папиросу, скомандовала: «Курите, курите», — обмыла ему чем-то вроде перекиси водорода рану на голове, намазала йодом, сказав довольно: «Даже перевязывать не надо — никакого кровотечения!» — занялась боком, который, помыв и помазав, заклеила поверх марлевой подушки пластырем и быстро перевязала, оставляя четыре пальца свободными, руку.

— Хорошая свертываемость у вас, товарищ капитан, — похвалила его сестра. — У другого пустяковое, касательное, а кровит, как артериальный.

Ардатов, пока она перевязывала его, разглядел ее получше. Сестра была ширококостной — видимо, деревенской девушкой. С ее загорелого, курносого лица испуганно-озабоченно смотрели на него и по сторонам светло-голубые, как будто выцветшие глазки без ресниц, а брови и волосы у девушки были соломенные, даже чуть рыжеватые. Сестра все время суетилась, что-то делала, пряча за нужные и ненужные заботы свой страх. И курила-то она от страха, неумело затягиваясь, кашляя, смигивая слезы и отворачиваясь.

— Спасибо, — сказал ей Ардатов, когда она закончила лепить пластыри. — Теперь его, — показал он на Тырнова.

Тырнов бежал к ним, зажимая правой рукой ногу выше колена, наклонившись в эту же сторону, задевая повисшей рукой за полынь, а за ним бежал Щеголев.

— Не снимайте, резать надо! — сестра ловко располосовала ножницами гимнастерку Тырнова от обшлага до ворота и, поднатужившись, разрезала и ворот и развела половинки, и перерезала лямку майки. — Проникающее, — отметила она, обрабатывая плечо Тырнова. — Пулю достанут в санбате. Потерпите минутку и достанут. Перекурите. Дайте, товарищ капитан, ему.

Ардатов зажег новую папиросу и сунул ее Тырнову в рот.

— Белоконь? — вспомнил он. — Как Белоконь?

— Цел, — ответил Щеголев, беря папиросу изо рта Тырнова. — Убит второй номер. В последние минуты. Казалось, все… Но они засекли нас… Я даже не видел, откуда. Мой второй ранен — хороший был парень. Жалко. Умрет. — Он затянулся так, что папироса сгорела до половины. — Дай-ка нам по целой.

— Нда-а-а… — сказал неопределенно Ардатов и дал им портсигар.

— А кого не жалко? Кого не жалко? Всех жалко, — быстро перебила их сестра. — Каждого. — Она закусила губу и продолжала бинтовать Тырнова, и когда обводила бинт вокруг его шеи, чтобы повязка с плеча не сползла, как будто обнимала его, нежно прикасаясь к его груди своей грудью.

— Сейчас они повременят. Сейчас они вряд ли полезут сразу — пока доложат, пока командир полка обдумает, пока перебросит что-то из своего резерва, пока снова сосредоточится, а может, он захочет подтянуть еще артиллерии, пока то да се — сколько-то времени у нас есть, — рассуждал Ардатов, решая за немцев. — Успех у них там, — он показал юго-восточней, откуда слышался далекий гул и куда все время летели немецкие самолеты. — И они, раз наметился успех, бросают все туда, чтобы пробить дыру глубже и раздвинуть ее пошире. Так что может им сейчас особо и не до нас.

— До поры до времени, — согласился Щеголев, наблюдая, как сестра пыталась зашпилить рукав Тырнова булавками. — Да обрежь ты его к черту! Не возись! — посоветовал он, но сестра не согласилась, возразив:

— Зачем же — обрежь? Я ведь его вдоль шва. Зашьют в госпитале. Чего же добро портить?

Она пришпилила рукав, чтобы он не болтался, к боку гимнастерки.