Юрий Белов - Горькое вино Нисы [Повести]

Все у них тогда расстроилось, и у Светки, и у него…

Значит, теперь, спустя годы, Вера все вспомнила, все поняла и раскаивалась запоздало, значит, и в самом деле не шутила тогда в ресторане?..

Солнце опустилось низко. Тени стали длинными, полосами легли на белую землю. Из степи потянуло прохладой, листочки на акациях трепетно вздрогнули, загомонили вполголоса.

Двое парней вышли из буфета навеселе, громко спорили о непонятном, о люфте, кто в этом виноват. Выходило, виноватых не было, люфт и должен быть, а посему Жорик пусть подавится. Они стали хохотать до слез, пригибаясь и хватаясь за животы. Пусть выкусит этот Жорик…

Потом прошли мимо Сергея, оглядели его вызывающе. Вернулись.

— Закурить есть?

— Не курю, — миролюбиво ответил Сергей и в доказательство похлопал по пустым карманам.

Но парни не отходили, затевался опасный разговор.

— Здоровье бережешь или как? — куражился один, чубатый.

Второй, с норвежской бородкой, в синем берете, смотрел в упор налитыми кровью глазами.

— Бросьте вы, ребята. Ну, чего?..

— С портфелем… — Первый дернул к себе портфель; второй все смотрел недобро, выжидая.

Спрыгнув с парапета беседки, где опять сидел, Сергей отошел чуть в сторону, портфель остался в чужих руках, и надо было вернуть его.

— Отдайте портфель, ребята.

Те разом оглянулись, и Сергей тоже, — никого поблизости не было. Все сжалось в Сергее, напряглось.

— А этого не хочешь?

Жест был недвусмысленный, за ним должен был последовать удар. Второй, молчавший, размахнулся, но Сергей опередил его, перехватил руку, рванул изо всей силы. Бородатый охнул и упал на асфальт. Другой набычился, пригнулся, норовя ударить головой под дых, и надо было изловчиться, успеть отскочить, но Сергей, привороженный упавшим, отвлекшийся на него, понял, что не успеет ни отскочить, ни извернуться. И тут раздался милицейский заливистый свисток, топот казенных тяжелых сапог. Чубатый так и застыл в своей позе. Из кустов, из-за акаций выбегал милиционер.

— Стой!

Только теперь Сергей почувствовал страх. Они ведь и изувечить могли, спьяна. Все-таки двое на одного.

— Вот… деньги требовал, — заныл, разогнувшись, наконец, чубатый. — Думал, выпили, так нас обжать можно.

— Я все видел, — спокойно сказал милиционер. — Пройдемте. А вы портфель возьмите.

Портфель лежал в пыли за дорожкой. Сергей — поднял его, отряхнул.

Тот, с бородкой, которого кинул он на асфальт, поднялся, потирая ушибленную руку, проговорил басом:

— Мы в песках вкалываем. Что, нам выпить, что ли, нельзя?

— Пройдемте, — строго повторил милиционер и рукой указал — куда.

Сергей узнал в нем Курбанова, мужа Марины.

И пока тянулась нудная процедура опроса и выяснения личностей, пока составлялся протокол, он все разглядывал Курбанова со странным чувством — не запоздалой ревности, не неприязни, столь, казалось бы, естественной в его положении отвергнутого, — удивления. Неприметным был Маринин избранник, неказист и не молод уже, с серебром в волосах, с морщинками у висков, желтизной отливала кожа на исхудалом лице. Видно, не совсем еще оправился после того ножевого ранения. Что же нашла в нем Марина? Понять этого он долго не мог, и только когда Курбанов поднялся и, взяв под козырек, улыбнувшись даже, разрешил Сергею быть свободным, его осенило: надежность, вот что. В нем, в Сергее, она инстинктом пуганого человека угадала зыбкость, житейскую непрочность. Ей опора нужна была. А за Курбановым, как за каменной стеной.

Обидно было это сознавать. Но истина, как говорится, дороже. Да и перегорело, отошло чувство к Марине, на все, что было, смотрел он как бы со стороны, словно на чужих людей, которых и пожалеть можно, и посочувствовать им, но и посоветовать тоже. Советы посторонним хорошо давать, себе кто же советует… А он, поразмыслив, поняв запоздало многое, Курбанова поняв, так бы и посоветовал ей теперь, как сама она поступила. У него Вера теперь была, а это меняло все, великодушным его делало. Мог он и себя не щадить, потому что в сущности самоунижение это было как бы снисходительным, как бы в шутку. В душе-то, в глубине он себе настоящую цену сознавал.

Прощаясь, он Курбанову руку пожал, поблагодарил, вспомнив расхожие слова про «мою милицию», которая «меня бережет».

Расстались они дружески, взаимная симпатия вроде бы возникла, и у Сергея хорошо было на душе, за Марину порадовался, что такой у нее муж. Он опять ходил по аллее, под сенью акаций. Стемнело совсем, электрические фонари зажглись на столбах. Они светили неярко, полумрак был под деревьями, рябые тени шевелились под ногами, и было такое ощущение, будто идешь по шаткой палубе.

Представляя, как расскажет он Вере о своем маленьком приключении, как ахнет она, как испугается за него и тут же прильнет, успокаиваясь и радуясь, что все обошлось и снова вместе они, Сергей улыбался, сам того не замечая.

С этой улыбкой он и наблюдал, как подошла к аэровокзалу милицейская желтая машина с синей полосой, как, согнувшись, влезли туда те два парня, как захлопнулась дверца за ними и повезли их в город, — наблюдал с легким сердцем, не жалея их, не испытывая угрызений совести, не думая об их судьбе. Он был победителем и не судил себя, смотрел туда с любопытством и коротко мелькнувшим удовлетворением, тут же подавленном, потому что похоже оно было на злорадство. Смотрел, не ведая, что скоро, совсем скоро с необычайной отчетливостью вспомнит их согбенные фигуры, скрывшиеся во чреве казенной автомашины с решетками на окнах, и… позавидует нм.

Проводив машину, Курбанов пошел неспешно в свои новый обход и, приметив Сергея, свернул к нему. Поравнявшись, спросил:

— Не улетели еще?

Сергей только руками развел.

Они пошли рядом. Курбанов был пониже ростом, покряжистей, с крестьянской простоватостью в осанке.

— Что им теперь будет? — поинтересовался Сергей.

— Это уж суд решит. Суток пять дадут за мелкое хулиганство.

— А если бы они меня?..

— Тогда побольше, — охотно пояснил Курбанов, — если б увечье нанесли. Да вас не так просто побить, — улыбнулся он. — Самбо занимались?

— Студентом пробовал, да бросил, не по мне это, — признался Сергей.

— Это так, — деловито согласился Курбанов. — Боксом тоже не каждый может. Тут главное болевой предел. Если высокий — лучше не браться, не выдержишь.

Сергей чувствовал, что, разговаривая и будто бы ничего не делая, прогуливаясь с ним, Курбанов все время настороже, зорко поглядывает вокруг, прислушивается. Вот у него все ясно, подумал он. Зло — это нарушение закона. Добро — это предупреждение нарушения или наказание преступника. А сколько у зла сторон, не имеющих касательства с законом. Для Барлааса и зависть, и словоблудие, и скупость, и лень, и ложь, и похоть — все было порождением злого духа. А разве спустя века эти качества не сохранились в людях? И разве всегда они приводят к разладу с законом? Нет ведь, хотя зависть, лень, ложь, скупость и в нашем понимании — зло. Значит, Курбанов бессилен перед ними, пока не преступлен закон, пока завистник не стал клеветником, ленивец — тунеядцем, похотливый — насильником. Устыдить он еще может, а вот вызвать желтую милицейскую машину и отправить в кутузку — не в его власти. А там, где бессилен милиционер, всесилен учитель, с горделивым чувством за свою профессию подумал Сергей, не слыша, что говорил ему собеседник, и вдруг уловил его мысль, так схожую со своей.