Владимир Пистоленко - Товарищи

— Ну и знаю. А кому какое дело, что я знаю? — перешла Катя на вызывающий тон. — От того, что я знаю или не знаю, никому ни тепло, ни холодно!

— А мы об этом и не говорим. Понятно? К тебе как к человеку обратились, а ты сразу пыль в глаза. Тоже мне царевна-недотрога! Пошли, Сережка. Нечего зря время терять на пустые разговоры.

Максим и Сергей вошли во двор Баклановых. Катя повернулась спиной к калитке. «Зачем они пошли к Егору? — удивилась она. — Вроде там и делать им нечего…» Дождавшись, когда ребята скрылись в избе, она тоже пошла к Баклановым. Если бы Катю спросили, зачем она туда идет, она не смогла бы ответить: шла она без плана и без цели — просто потому, что иначе поступить не могла.

Войдя в сени, она долго прислушивалась, но разобрать, о чем спорят, было трудно. Вдруг раздался резкий выкрик Максима: «За друзей нас больше не считай, дезертир поганый! И не здоровайся!» Максим говорил еще что-то, но слов Катя не разобрала. Потом послышался гневный голос Егора. «Выгоняет», — подумала Катя и тут же сообразила, что сейчас входить в избу уже не время, а уйти — не успеть: увидят Максим и Сережка. Она проворно юркнула за деревянный ларь в темном углу сеней.

Дверь распахнулась со стуком и резко, так, что чуть не слетела с петель. Из избы выскочили Максим и Сергей и, не задерживаясь в сенях, выбежали во двор. Егор захлопнул дверь.

Катя стояла за ларем не шевелясь и старалась представить себе, где сейчас Максим и Сережка: она хотела выйти на улицу, когда они отойдут подальше.

«Ну, пора идти», — решила она и, ступая возможно тише, вышла из своего убежища. За дверью послышались странные звуки. Катя подошла ближе к двери, остановилась, прислушалась… Догадавшись, что это за звуки, она, не раздумывая, кинулась в комнату.

Егор сидел в кухне на скамье. Уронив голову на стол и крепко сжав ее руками, он плакал. Все его тело слегка покачивалось из стороны в сторону. Когда он вздыхал, раздавался протяжный стон, потом его плечи начинали вздрагивать, и комнату наполняли прерывистые рыдания. По щекам Кати потекли слезы. Не думая, хорошо это или плохо, охваченная жалостью к плачущему человеку, она подошла к Егору и, плотно сжав губы, чтобы не вырвалось всхлипывание, стала гладить его по голове. В далеком Катином детстве так утешала ее мать. Прикосновение ласковых материнских рук всегда сразу же успокаивало Катю. А Егор вроде ничего и не замечал.

Если утром и ночью, думая о встрече с Егором, Катя собиралась отругать его, то сейчас, видя его отчаяние, она готова была наговорить ему самых ласковых и нежных слов, какие когда-либо слышала.

— Гора, Горушка, не надо, не плачь, — зашептала Катя.

Он сразу отшатнулся от стола, выпрямился и, удивленный, повернулся к ней.

— Ты… чего… пришла? — хрипловато спросил он. — Может, тоже? Айда, давай… мне теперь все равно. Пускай что хотят говорят. Может, ты тоже хочешь сказать… чтоб… не здороваться? Вот только что… двое приходили…

— А я слышала. Все слышала. Так их, чертей, и надо было. Ты хорошо сделал, что шугнул их. А на меня ты… совсем напрасно обижаешься.

Она достала из кармана телогрейки платок, вытерла глаза и умоляюще попросила:

— Гора, умойся…

Взяв за руку, как маленького, она повела его к умывальнику:

— Иди. Ну, иди же, умойся…

Он покорно пошел за ней. Катя нашла полотенце:

— На, вытирайся…

Умывшись, Егор искоса взглянул на Катю, смущенно улыбнулся и покраснел.

— Эх, ты! И чего пришла не вовремя? Теперь мне смотреть тебе в глаза стыдно.

Катя тоже улыбнулась; передразнивая, состроила смешную мину, потом, прищурив глаза, показала кончик языка и шутливо сказала:

— Ну ладно. Мы возьмем да и забудем, вроде ничего и не было, а я вообще ничего и не знаю. И потом, мало ли чего с кем бывает, кому какое дело? Верно?

— Оно, конечно, верно.

Сразу посерьезнев, Катя села и показала Егору на стул против себя:

— Садись.

Егор сел.

— Гора, скажи, как ты меня понимаешь?

— А что тебя понимать?

— Ну вот, скажи: друг я тебе или нет?

— Разве узнаешь!

— Неужто так трудно узнать? — с укоризной спросила Катя.

И тут Егор почувствовал, что Катя очень дорога ему, ни к одному из друзей у него нет такого доверия, как к ней.

— Ясно, друг.

— А если друг, то скажи, Гора: ты понимаешь, что ты наделал?

Он нахмурился и взглянул на нее исподлобья:

— Хочешь допрашивать? Или, может, тоже справку об отпуске потребуешь?

— Гора, ну зачем ты так разговариваешь! Разве я тебе хоть одно плохое слово сказала?

В ее голосе Егор услышал обиду, и ему стало неловко.

— Ты, Катя, не сердись. Я… Ну конечно, я все понимаю. Все понимаю, а сделать ничего нельзя. Теперь ничем не поправишь. И рад бы всей душой… Я только что из военкомата пришел, на фронт просился. Не взяли. Отказал военком. Он велит снова в училище вернуться.

— Ты прямо с самим военкомом говорил?

— Ну да. А что?

— Так, ничего. Просто спросила.

Егор наклонился к ней и заговорил срывающимся голосом, горячо и возбужденно:

— Ты знаешь, Катюшка, кабы мне разрешили, кабы меня взяли на фронт, я знаешь что сделал бы? Я бы так же сделал, как Александр Матросов. Клянусь тебе! Вот! И нисколечко, понимаешь, вот даже столечко, — он показал кончик ногтя на пальце, — не жалко себя и ничего не боязно. Вот подумаю, что там убить могут, а нисколько не страшно. Пускай! Даже лучше. Чем так жить… Нет, теперь всё! Дезертир! Теперь все от меня шарахаться будут. Ты, может, думаешь, что я не понимаю? Все понимаю. Все. Ну и пускай шарахаются, так мне и надо!

Неизвестно, как долго каялся бы и бичевал себя Егор, если бы Катя не остановила его:

— Здравствуйте! Опять пошли-поехали! Или на слезы снова тянет? Так целый год можно ехать. И все на одном месте. Труда не много понадобится. Ты вот лучше послушай, что я придумала. Попросись у своих ребят из училища, чтобы они взяли с собой на работу в метеэс.

— Не возьмут. Ну, разве они согласятся!

— А ты поговори…

— И говорить нечего. Я и так знаю.

— Давай я переговорю с теми, что у нас стоят.

— А разве у вас тоже стоят?

— Те двое, что от вас ушли. Поговорить?

— Нет, не надо. Я сам. Только все это напрасно.

— «Напрасно» да «не согласятся»! А ты повидай их. Ничего не выйдет — тогда можно и к мастеру. Он у них у всех, говорят, за старшего. А директору письмо напиши, что вернешься и просишь принять обратно. Напишешь?

— Письмо я напишу. Я и военкому пообещал. Он сказал, что сам будет писать в ремесленное. Только не знаю, какой толк из этого получится.

— Получится. А будешь сидеть без дела… — Она снова перешла на ласковый тон. — Гора, ты не думай так, что все, мол, без толку. Как раз наоборот. Вот увидишь, все хорошо будет. Напишешь, ладно?

Он кивнул головой.