Лион Измайлов - Четыре мушкетёра (сборник)

— Я, — сказала Анастасия. — Чего это вы на раскладушку улеглись?

— Вы мне лучше скажите, что это вы на меня накинулись?

— Когда я на вас накинулась?

— Да вот только сейчас: воспользовались темнотой и тут же обниматься. А я, может быть, женат?

— Вы мне никакой — ни женатый, ни холостой — не нужны.

Все шутки кончились.

— А почему такая сердитая?

Она улеглась на кровать.

— Потому, что надоело всё. Вот и вы туда же: Свету ждали. Конечно, столица. Пожила бы здесь, когда всё всё про всех знают.

— Да я ведь пошутил. Я вас сразу узнал. По запаху… по духам.

— Да бросьте вы…

Она вдруг заплакала. Я услышал её всхлипывания. Конечно, я должен был встать, погладить её по головке, обнять и долго успокаивать.

Нет, ребята, не получится. Я сказал как можно грубее:

— Ну что у вас? Что? Подумаешь, она здесь живёт, а не в Москве! Ну и радуйтесь. Эту манекенщицу уже сейчас только штукатурка спасает. А у вас от ваших гор такие персики на щеках! А что вам мешает, в конце концов? Езжайте, пожалуйста, учитесь.

— Ага, ловите женихов, оставайтесь. Мне надоело всё здесь. Надоел источник, надоели ухажёры-отдыхающие. Надоели квартиранты. Вы все — женатые, неженатые. Что вы лезете со своими разговорами? Женатый он! Да у вас у всех на лицах написано: хочу развлечься. На три дня приехал, а туда же, в серьёзные ухаживания играет. Ну что, будем повышать процент деторождаемости? Вы уже пили воду из источника или так попробуем?

— У вас истерика!

— Да, истерика, — она всхлипывала часто-часто. — Надоело, надоели разговоры об этой деторождаемости. Слово-то какое!

— Значит, вот что я вам скажу. Только сначала… — Я дал ей таблетку валидола. Она покорно положила её под язык и засопела. — Да, так вот. Что это вам всё надоело? Ну, источник. Радуйтесь, что он есть. Вы ведь в школу за десять километров ходили, когда его не было. Что ещё-то? Койки сдаёте. Не сдавайте, ходите в одном платье, а не в пяти. Ну что ещё? Ухаживания надоели? Да нет. Нравиться вам никогда не надоест. Приставания — понимаю. Но, по-моему, вы умеете отшивать нахалов. А сейчас вы просто манекенщице позавидовали. Она более раскованна. Ну так что ж? Я тоже должен завидовать журналистам-международникам? Они там по заграницам ездят, а я по дырам с источниками, извините, что оскорбил ваш замечательный город. А полресторана вам завидовало: красивая, стройная, молодая, здоровая. Что вас не устраивает?

— Враньё меня не устраивает.

— А что, вы так часто врёте?

— Всё время, мы все здесь будто сговорились.

— О чём сговорились?

— Э, да вы всё равно не поймёте. Пишите свою статейку. Кропайте. Отмечайте наши успехи. Давайте спать…

Было уже часа два. Я ещё немного поворочался. Всё-таки что-то я не мог вспомнить. Перебирал снова и снова: гостиница, огород, скважина у соседа, институт, десять лет, праздник, речи. Что они там говорили? Нет, ничего особенного. Потом тётя Паша, потом ресторан.

— А что, Анастасия?

— Я сплю, — сказала Анастасия.

— Всё. Спокойной ночи.

Проснулся я от гудка. Длинный, пронзительный гудок. Я понял. Именно его я и вспоминал.

Два тёмных глаза глядели на меня в упор.

— Давно?

— Всю жизнь.

— И всегда засыпаешь?

— Не всегда.

— И всегда в пять?

— Экспресс.

— А не пробовали?

— Зачем же, — усмехнулась она.

Наконец-то я понял, что меня всё время мучило. Этот гудок. Ведь он будит весь город. Люди просыпаются, а до работы ещё часа три. И делать просто нечего, И всё так легко. Ну как же я не догадался ещё вчера!

— Значит, все сговорились?

— О чём это вы? — Она смотрела так, будто и не говорила никогда этих слов.

Попробуем заснуть. Нет, заснуть просто невозможно. Я еле дождался восьми. Бежал по улицам. Звонил к Трофиму Егоровичу в дверь его трёхкомнатной квартиры.

Он, привыкший вставать в пять, был свеж, выбрит, умыт и уже навеселе.

Мы сели.

— Ну что я могу сказать, — начал он скороговоркой. — С детства, понимаешь, хотел стать первооткрывателем, хотел стать моряком. Открыть, понимаешь, какую-нибудь землю, а открыл воду. Но я не жалею, — И дальше всё, что было на митинге, что я уже слышал.

— Знаю, — сказал я, — это я сам вам писал.

Кто-то же наверняка это писал, не сам же он мучился.

— Иди ты, — сказал Трофим Егорович.

— Уже пришёл, — ответил я.

— Милый! — закричал первооткрыватель. — Всю жизнь тебя благодарить буду. Как же складно! Словечко к словечку. Веришь, каждый раз говорю, и сердце радуется и наполняется большим чувством… — Он, видно, опять попал на накатанный текст. Закончив, он полез обниматься.

— Дед, — сказал я, — я о тебе, видно, книгу писать буду. Но какие-то вопросы у меня всё же есть. Ты мне скажи по совести: вода-то минеральная?

— А как же! — испугался первооткрыватель. — Вся как есть минеральная.

— Ну а на соседнем огороде она ведь тоже митральная была.

— У Прасковьи-то? Так ведь у неё же холодная. А у меня до километра бурили, я ж им четвертной дал. Она и пошла тёплая.

— А если б у неё до километра бурили, так тёплая была бы?

— А это уж я не знаю. Тут ведь кто смел, тот и съел. Она ведь, эта магма, не разбирает, чей огород. Она ведь вулканическая. Она греет, и всё тут. У нас здесь, я те так скажу, куда ни кинь, везде магма.

— Ну для первого раза достаточно, — сказал я. — Ещё приду. Ещё поговорим.

Он пытался меня удержать. Но я убежал.

Я быстрым шагом направился в НИИ курортологии.

— Сам у себя? — спросил я секретаршу, которая разглядывала свои большие глаза в маленьком зеркале и готовила тушь, чтобы сделать их ещё больше.

Не дождавшись ответа, я вошёл в кабинет.

— Здравствуйте, Иван Иванович, — уверенно произнёс я. Имя и отчество успел прочесть на двери.

— А-а, приветствую вас, — отозвался Иван Иванович, наверняка пытаясь вспомнить, кто этот наглец. — Чем обязан в такую рань?

— Да знаете, уезжать пора. А мне интервью у вас надо подписать. Так положено.

Я положил перед ним два листочка, написанные от руки.

— Здесь, сами понимаете, машинки у меня нет.

Теперь он, похоже, вспомнил меня.

Он чуть было не расписался, даже занёс руку, но что-то его заинтересовало. Он вчитался.

— Постойте, — осторожно заверещал он. — Что это?

— Где? — наивно спросил я.

— Да вот же, здесь написано. — Он зачитал: — «Большое значение для повышения процента рождаемости имеет пятичасовой экспресс, ежедневно проходящий через наш город. Его гудок звучит как сигнал… Готовится диссертация по теме влияния пятичасового экспресса…» Что это такое?

— Что-нибудь не так?

— Постойте! Когда вы у меня брали интервью?

— Сразу после банкета. А что, разве что-нибудь не так? — И позволил себе поиграться. Даже если бы он расписался, я бы не стал использовать его подпись: мне нужна была его реакция, только она. — А что, — продолжал я простодушно, — разве этот экспресс не имеет никакого значения?