Петер Хандке - Короткое письмо к долгому прощанию

— Обязательно наведаюсь к Джону Форду, — сказал я Клэр, когда мы заехали за ней и девочкой на выставку. — Спрошу его, что он помнит об этом фильме и видится ли хоть изредка с Генри Фонда, который теперь играет в многосерийных семейных сагах на телевидении. А ещё скажу, что этот фильм открыл для меня Америку, что его люди и его природа научили меня пониманию истории и что он просто привёл меня в доброе расположение духа. Я попрошу его рассказать мне, каким он был в молодости и что изменилось в Америке с тех пор, как он уже не снимает фильмов.

Мы ещё немножко побродили вокруг, ребёнок мельтешил впереди, фонари в лучах низкого солнца поблёскивали, словно их уже зажгли, мне захотелось что-нибудь выбросить, и я швырнул жевательную резинку за ограду зоопарка; навстречу шли люди, глаза их покраснели от катания на американских горах, мы с девочкой тоже уселись в тележку, и, пока мы катались, солнце тихо западало за огромные рекламные щиты, просвечивая сквозь щели между ними; потом, взлетев на гребень самого высокого витка, мы увидели солнце ещё раз, но на следующем круге его уже не было: оно утонуло в бескрайних просторах равнины Миссури.

В сумерках мы стояли в саду вокруг деревянного дома почти недвижно, разве что изредка переминаясь с ноги на ногу, отрешённые, как фламинго, время от времени поднося к губам бокал вина, о котором, казалось, забыли руки. Иногда от боязни уронить бокал я даже вздрагивал — настолько терялось ощущение собственного тела. Птицы уже не пели, только шебаршились в кустах. Из машин, останавливавшихся возле соседних домов, выходили люди и ими к своему порогу. На улице было тихо, в слабеющих дуновениях кружились водоворотики опавших лепестков магнолии, сорванные с кустов и брошенные на тротуар первым послезакатным ветерком. В окне соседнего дома мелькали разноцветные блики, цвета менялись через каждые несколько секунд: там в темпом гостиной включили цветной телевизор. И в нашем доме было открыто нижнее окно; в комнате горел свет, видна была только задняя степа, на фоне которой иногда возникала Клэр — она укладывала дочку спать; один раз она прошла с голенькой девочкой на руках, потом вернулась уже одна, неся бутылочку с чаем, затем стена снова опустела и лишь слабые тени Клэр, склонившейся в комнате над ребёнком, пробегали по ней; наконец исчезли и тени, осталась только стена, в сгущавшейся тьме светившаяся всё ярче, ровным и глубоким жёлтым светом, который, казалось, не отражался, а исходил от неё.

— Такой жёлтый свет встречается ещё только в живописи прошлого столетия на картинах об освоении Дикого Запада, — сказал художник. — Причём и там он исходит не откуда-нибудь, ну, допустим, с неба, а из самой земли. На полотнах Катлина и Ремингтона [32] Катлин, Джордж (1796–1872) и Ремингтон, Фредерик — 1909) — американские живописцы. небо всегда блеклое и белёсое, всё какое-то закопчённое, на нём никогда не увидишь солнца, зато земля излучает невероятно глубокое жёлтое сияние и освещает лица снизу. Жёлтый цвет вообще преобладает на этих картинах: колёса телег, пороховой дымок из винтовочных стволов, оскалы издыхающих лошадей, железнодорожные шпалы — всё мерцает желтизной, причём как будто изнутри. От этого каждый предмет обретает торжественный и твёрдый контур геральдического знака, как на гербе. Да и сейчас ещё имитации этого жёлтого цвета встречаются на каждом шагу: им размечают стоянки автомашин и распределительные полосы шоссе, им покрашены крыши придорожных ресторанов-бунгало Говарда Джонсона, почтовые ящики на садовых изгородях, такого же цвета делают нашлёпки на джинсы с надписью «U. S. А.».

Жёлтая неоновая обводка шпиля над «Холидей-Инн» — вспомнил я.

Художник и его жена показали мне свои ладони. Руки женщины, которая всегда только дорисовывала на его картинах небо, были едва различимы, зато руки мужчины светились в пепельной мгле явственной желтизной.

— Это цвет воспоминания, — сказал мужчина. — И чем дольше на него смотришь, тем глубже уходишь памятью в прошлое, пока не дойдёшь до самого дна. И наступает мгновение, когда, уставившись на этот цвет, уже просто грезишь.

— «In the days of gold» [33] «В золотые дни» (англ.) , — произнесла вдруг женщина и слова её прозвучали словно издалека.

Окно погасло, но его свет ещё некоторое время стоял в глазах, куда ни глянь, слепящим пятном. Клэр вышла, жуя кусок хлеба, оставшийся после ребёнка. Потом мы опять сидели на веранде и слушали старые пластинки. Хозяева наши то и дело напоминали друг другу, что с ними было, когда появилась та или иная пластинка.

«I Want То Hold Your Hand». [34] «Я хочу держать твою руку» (англ.).

— Мы тогда пили ледяное пиво из запотевших кружек в мексиканском ресторане под Лос-Анджелесом.

«Satisfaction». [35] «Удовлетворение» (англ.).

— А помнишь, какой тогда был шторм, ветер гонял надувные матрасы по всему пляжу, прямо как мячики?

«Summer In The City». [36] «Лето в городе» (англ.).

— А тогда мы последний раз получили деньги от родителей.

«Wild Thing». [37] «Выходка» (англ.).

— Ой, а тогда мы жили как пауки в банке.

«The House Of The Rising Sun»… [38] «Дом восходящего солнца» (англ.).

Они всё больше входили в раж, как вдруг Клэр сказала:

— У вас теперь на все случаи жизни есть свой гимн, так что вам нечего бояться неприятностей. И всё, что вам ещё предстоит пережить, будет только дополнением к коллекции ваших переживаний.

Я заметил на это, что в моих воспоминаниях всё, что я некогда пережил, не воскресает, а будто только в воспоминании впервые и происходит по-настоящему.

— И от этого долгий путь начинает казаться совсем нескончаемым, пощёчина, полученная когда-то, горит на лицо в двор сильней. И я с изумлением думаю: да как же я всё это вынес?

— Отец у меня был пьяница, — .сказал я таким топом, словно хотел только исполнить свою вариацию фразы "Му father was a gambling man» [39] Отец мой был рисковый человек (англ.). из «The House Of The Rising Sun». — Лёжа в постели, я часто слышал из-за стенки бульканье — это он наливал очередной стакан. Сейчас, когда я об этом вспоминаю, мне хочется схватить цеп и размозжить ему голову, тогда я только старался поскорее уснуть. Ещё ни одно воспоминание по приводило меня и доброе расположение духа. Другое дело, когда вспоминают другие, тут мне подчас удаётся освободиться от своей памяти и испытать тягу к прошлому. Однажды, к примеру, я слышал, как одна женщина сказала: «Помню, я тогда ещё очень много овощей на зиму законсервировала», и при этих словах я с трудом сдержал слёзы. Другая женщина, я даже в лицо со толком не помню, видел её всегда только со связкой скользких сосисок на руке в её мясной лавке, сказала как-то раз: «У моих детей ещё тогда коклюш был, пришлось лечить их самолётом», и я испытал вдруг приступ острой зависти к этому её воспоминанию, мне захотелось немедленно вернуться в детство, когда у меня тоже был коклюш. И с тех пор всякий раз, когда я читаю, как кого-то лечат от коклюша самолётом, мне представляется что-то навсегда упущенное, чего мне уже никогда по наверстать. Вот почему, кстати, меня иногда странным образом притягивают вещи, которые вообще-то мне совсем безразличны.