Грация Деледда - Мать

Вот они поднимаются выше, еще выше. Над невысокой каменной оградой у площади встает другая стена. Это теснятся люди, на лицах которых написано нетерпеливое ожидание. Издали видны островерхие мужские шапки, отороченные волнистой бахромой женских платков. Блестят глаза у девочек, счастливых этим зрелищем. И на фоне скалы худенькие черные силуэты мальчишек, зажигающих костры, кажутся фигурками чертенят.

В распахнутой двери церкви видны дрожащие, словно нарциссы на ветру, огоньки свечей. Протяжно звонят колокола. И сами облака на бледном серебристом небе сгрудились вокруг колокольни, будто остановились специально, чтобы посмотреть и подождать.

В редкой толпе раздается крик:

— Вот он! Вот он! Он похож на святого!

Однако от святого у него было только внешнее спокойствие: он ничего не говорил, не отвечал на приветствия, даже не казался взволнованным этим проявлением общего почитания. Он только сжимал губы и опускал глаза, сдвигая брови, как будто лоб давил на них. Вдруг, когда они оказались среди толпы, мать увидела, что он клонится набок и вот-вот упадет. Кто-то поддержал его. Он сразу же выпрямился, быстро прошел в церковь, опустился на колени перед алтарем и принялся читать молитву.

Женщины вторили ему со слезами.

И мать почувствовала, что и теперь, в этот тоскливый час, в ней вновь поднимается откуда-то из самой глубины души этот плач несчастных женщин, выражавший любовь, надежду и желание неземного блага. Ее Пауло! Ее Пауло! Ее любовь, надежду, желание неземного блага — вот что отнимал у нее злой дух. А она сидела тут недвижно на лестнице, словно в глубоком колодце, и даже не пыталась спасти его.

Ей показалось, что она задыхается. Твердое как камень сердце защемило, заныло. Она встала, чтобы сделать глубокий вздох, поднялась наверх и взяла лампу. Высоко держа ее, осмотрела свою голую комнатку, где только деревянная кровать да источенный жуком шкаф и составляли друг другу компанию, как старые друзья.

Это была комната служанки — она никогда не пыталась изменить свою судьбу, довольствуясь только одним богатством, которое состояло в том, что она была матерью своего Пауло.

Она прошла в его комнату. Беленная известью, с небольшой узкой кроватью, прежде эта комнатка была прибранной и скромной, словно девичья. Он любил покой, тишину, порядок и всегда держал цветы на небольшом письменном столе у окна. С некоторых пор, однако, он ни о чем больше не заботился, оставлял ящики открытыми, книги на стульях и даже на полу.

Вода, которой он умывался перед уходом, сильно пахла розами. Какая-то его одежда лежала на полу, словно тень — тень упавшего сына.

Этот запах и эта тень снова побудили мать к действию. Она сердито подняла брошенную одежду и ощутила в себе столько силы, что могла бы точно так же поднять и его самого. Потом навела в комнате порядок, шумно двигаясь и не заботясь больше о том, чтобы не стучать своими деревенскими башмаками. Пододвинула к столу кожаный стул, на котором он сидел, когда занимался, и стукнула его ножками об пол, как бы приказывая стоять на своем месте и обещать ей, что сын скоро вернется домой. Потом посмотрела на маленькое зеркало, висящее у окна…

В доме священника не дозволяется держать зеркала. Он должен жить, не вспоминая о том, что у него есть тело. В этом отношении, по крайней мере, прежний священник соблюдал порядок. С улицы было видно, как он брился, глядясь в стекло открытого окна, за которым вешал какую-нибудь черную одежду! Пауло, напротив, зеркало привлекало, словно вода в фонтане, где виднеется улыбающееся, манящее и заставляющее упасть в него лицо.

И она сорвала с гвоздя маленькое зеркало, которое отражало ее темное и сердитое лицо и грозные глаза, — гнев постепенно брал верх. Она распахнула окно, впустив воздух, чтобы проветрить комнату. Книги и бумаги на столе, казалось, ожили, и листы разлетелись во все стороны, даже в самые дальние уголки комнаты. Бахрома покрывала на кровати затрепетала, огонек лампы в испуге наклонился.

Она собрала бумаги и положила их на столик. И тут увидела открытую Библию с цветной картинкой, которая ей так нравилась, и, она наклонилась, чтобы получше рассмотреть ее. Вот это Иисус — пастырь с овцами, утоляющими жажду в лесном источнике. Среди стволов деревьев у голубого горизонта виднеется красный город, освещенный закатом, — святой город, город спасения.

Да, в прежние времена он занимался ночи напролет. Окно его выходило на скалу и на усыпанное звездами небо над ней. Соловей пел для него.

В первый год жизни в селе он говорил, что надо уехать отсюда, вернуться в мир. Потом словно бы уснул в тени скалы под шелест деревьев. Так и прошло семь лет, и мать не напоминала ему о его желании уехать, потому что они были так счастливы здесь, в этом маленьком селе, которое казалось ей самым прекрасным местом на земле, потому что ее Пауло был тут царь и бог.

Она закрыла окно и повесила на место зеркало, которое отражало ее побледневшее лицо с затуманенными от слез глазами.

Она снова спросила себя, не ошибается ли. И прежде чем уйти, обернулась к распятию, висевшему на стене перед скамеечкой для моления, и подняла лампу, чтобы лучше видеть. Тени зашевелились, и ей показалось, будто худой, обнаженный, распятый на кресте Христос склонил голову, чтобы выслушать то, что она хотела сказать ему. И тогда слезы градом посыпались из ее глаз, полились по лицу, на платье. И показались ей кровавыми.

— Господи, спаси нас всех. И меня тоже, и меня. Ты такой бледный, обескровленный, и лицо у тебя такое нежное под этим терновым венком, словно роза в кустах ежевики, ты выше наших страстей, спаси всех нас.

И она быстро вышла из комнаты. Спустилась по лестнице, прошла по нижним комнаткам. От внезапного света лампы мухи проснулись и загудели, кружа вокруг старой мебели.

Из маленькой столовой, где на небольшое оконце под потолком, словно ливень, обрушивались ветер и шумящая листва деревьев, она прошла в кухню и села возле камина, в котором еще теплился под пеплом огонь.

Здесь тоже все дрожало от ветра, проникавшего в щели. И ей казалось, будто она находится не в этой длинной и низкой кухне с наклонным потолком, поддерживаемым почерневшими от дыма балками и стропилами, а в лодке среди бурного моря.

И хотя она решила ждать возвращения сына и сразу же начать борьбу, она все еще пыталась обмануть себя.

Она находила несправедливым, что бог послал ей такое горе. И снова вспоминала свое несчастное прошлое, перебирая в памяти былые дни, чтобы отыскать в них причину нынешней беды. И все ее дни были тут у нее на коленях, ясные, крепкие и чистые, как зерна четок, которые перебирали ее дрожащие пальцы.

Она не делала ничего плохого, разве что иногда в мыслях.