Ариф Сапаров - Битая карта

— Будем наверстывать упущенное, — коротко поставил задачу Станислав Адамович. — Первую схватку мы проиграли — это факт. Давайте готовить достойный ответ господину Савинкову…

Нелегко было и непросто Мессингу произносить эти слова, да что же скажешь другое, если с большевистской трезвостью оценивать обстановку. Лучше горькая правда, чем подслащенная ложь самооправданий. От правды по крайней мере злее становишься, ищешь и находишь пути для исправления своих промахов.

— Коротенько резюмирую. Пограничникам дана команда Москвой, лазейки они постараются закрыть. Мы с вами берем на себя все остальное, вплоть до окончания операции. Опора на сельский актив, на партийцев, на помощь комбедов. Выявить конспиративные квартиры, агентуру, связь, «окна» на границе. И, главное, брать эту озверевшую сволочь, никому не дать уйти!

Участники совещания не успели еще разойтись по своим рабочим местам, когда секретарь принес Мессингу новую шифровку.

Из Старой Руссы сообщали об очередном злодействе банды Колчака. При отступлении из Демянска савинковцам удалось схватить на дороге ни о чем не подозревавшего питерского коммуниста Алексея Силина, сотрудника демянского упродкома.

Коммуниста подвергли чудовищным пыткам. На груди еще живого Силина была вырезана ножами пятиконечная звезда, затем его несколько верст волокли по пыльной дороге, привязав к хвостам лошадей, а после этого распяли на придорожной сосне.

— Запоминайте, товарищи, — сказал помрачневший Мессинг, прочитав телеграмму вслух. — Запоминайте все хорошенько.

Июль был сухим, непривычно знойным. Солнце палило с нещадной силой, город с полудня наполнялся каменной духотищей, и лишь к ночи становилось прохладнее, легче дышалось.

В газетах писали о затянувшихся дебатах на гаагской конференции и о громком скандале, разыгравшемся в Берлине, где исключили из эмигрантского «Союза русских журналистов» известного писателя Алексея Толстого «ввиду окончательного расхождения с целями и намерениями Союза». Граф Толстой, как сообщалось, нисколько не обиделся, равнодушно пожал плечами и отправился к себе на Курфюрстендам, в пансионат фрау Фишер, употребив на прощание довольно крепкое выраженьице, а заправилы «Союза» будто бы оскорблены и спорят, кому вызывать обидчика на дуэль.

Много места отводили газеты судебной хронике.

В Москве, в Ревтрибунале республики, заканчивался нескончаемо длинный процесс над бывшими лидерами бывшей партии социалистов-революционеров. Абрам Гоц, Михаил Лихач и другие члены эсеровского комитета жалко крутились на скамье подсудимых, уходя от честных ответов на вопросы прокурора Крыленко. Не было, пожалуй, человека, который не знал бы, что именно эти господа направляли руку Фанни Каплан, стрелявшей отравленными пулями в Ленина. Но подстрекать к террору было гораздо легче, чем нести за это ответственность перед судом рабоче-крестьянской власти.

В Ярославле тем временем начался суд над бывшим полковником царского Генштаба Александром Петровичем Перхуровым, пролившим реки крови в мрачные дни антисоветского эсеровского мятежа. Убийце Нахимсона и других ярославских коммунистов предстояло держать ответ на месте своих чудовищных преступлений.

Ни слова, увы, не сообщалось в печати о вооруженных нападениях на Холм и Демянск, точно и не свистели бандитские пули в ночи и не взламывались военкоматские сейфы с секретными документами.

Лишь в «Петроградской правде» появилось набранное глухим петитом траурное объявление. Партячейка и весь рабочий коллектив Семянниковского металлического завода с прискорбием извещали о трагической гибели коммуниста Алексея Федоровича Силина, бывшего мастера котельной мастерской.

Объявление было сдержанным, без подробностей — «погиб от руки классовых врагов». Не сообщалось, естественно, и о пятиконечной звезде, вырезанной бандитскими ножами на груди Силина, хотя страшная фотография с изображением растерзанного коммуниста побывала во всех мастерских завода, заставляя в гневе сжиматься рабочие кулаки.

Не приспело еще время для публикаций. Слишком многое оставалось не расследованным до конца, окутанным непроницаемым покровом тайны, и работа на Гороховой, напряженная, настойчивая, привычно бессонная, шла без остановок.

Мессинг не ошибся, предвидя ход дальнейших событий. Банда савинковских убийц и впрямь затихла, притаилась в темных углах, а некоторые ее участники были уже арестованы чекистами.

Но попадались, к сожалению, не главари с выкраденными секретными документами и даже не те матерые бандюги, что были присланы в составе основного ядра. Вылавливалась главным образом жалкая мелочь: уголовники, выпущенные из исправдома, примкнувшие к банде белогвардейцы из битого воинства Булак-Балаховича. Ничего они не знали толком, эти исполнители чужой воли, ничем не могли ускорить следствие.

С одним из них, разбойничьей внешности здоровенным верзилой, вот уж второй час кряду беседовал Александр Иванович Ланге.

Верзила был осужден за конокрадство, чудом спасся от гневного крестьянского самосуда и отбывал свой срок в тюрьме, занимаясь плетением корзин из ивовых прутьев. И вдруг настежь распахнулась дверь камеры. Выходи на волю! Хватит сидеть в большевистской темнице!

Следовало, вероятно, не примыкать к шайке, воспользовавшись неожиданно приобретенной свободой. Благоразумнее было бы и безопаснее, да уж очень велик оказался соблазн. Как тут устоять конокрадскому сердцу, если дают оружие, сам себе становишься господином — бей, грабь, твори что взбредет в башку!

Но вознаграждение явно не оправдало надежд конокрада. Денег ему не досталось ни рубля, а взято было из финотдельских сейфов три плотных брезентовых баула, туго набитых червонцами. Не дали и золотых безделушек, обнаруженных бандитами в подвале замученного часовщика. Расплатились мануфактурой из разграбленных лавок Демянска.

— Сколько пришлось на вашу долю?

— Кто ж его знает, гражданин начальник?.. Аршин, поди, с десяток, больше едва ли… И сукнецо-то попалось жиденькое, на дерюжку похоже…

— А денег почему не получили?

— Деньги, говорят, раздадим после…

— Когда после?

— Когда потише сделается, поспокойнее. Да у них нешто разберешь, гражданин начальник? Темнят все подряд, жульничают. А рта разинуть не смей, знай себе помалкивай… Чуть что, грозятся отправить в расход. И застрелят за милую душу, глазом не моргнут…

— Выходит, обманули вас?