Анар - Круг

— Ты сама так изменилась, да?

— Иногда я не узнаю себя. Как получилось, что я смогла привыкнуть к этим людям? Даже не привыкла, нет, подружилась, привязалась, сравнялась…

— Ну и что же? Подружилась, и хорошо. Разве это плохо — подружиться?

— Я и не говорю, что плохо. Дело не в том. Я к ним привыкла! Понимаешь, к их увлечениям, словечкам, шуткам, присказкам. Я знаю дни рождения их самих, их жен, детей наизусть. Я знаю их вкусы, их компании, тосты, знаю, кого выберут тамадой и что он скажет. Эх!

— Да разве это плохие люди?

— Ну что ты пристал — плохо, плохие! Ничего ты не понимаешь. Плохой человек! Хороший человек! На свете нет ни хороших, ни плохих людей. Жизнь так длинна, что ни у кого терпения не хватает быть только плохим или только хорошим…

— Ну, не скажи! Все-таки есть разница между людьми. Вот, например, какой человек Дадаш?

Их взгляды встретились в зеркале.

— Ах ты какой! — засмеялась Тахмина. — Хочешь выведать у меня что-нибудь?

— Нет, — сказал Заур. — Я не хочу вмешиваться в твои личные дела.

Сначала Тахмина удивилась, потом, как будто поняв, сказала:

— А, вот оно что! — И очень серьезно добавила: — Меня интересует одна вещь: все думают, что… — Она осеклась и после недолгой паузы продолжала: — Ну, что я любовница Дадаша. Бог с ними. А вот что ты думаешь об этом? Ты, Заур Зейналов?

— Зейналлы, — поправил Заур. — Что я думаю? Не знаю. Мне кажется…

— Ты как-то сказал, что я красивая. Очень приятно. Значит, если я захочу, вокруг меня будут крутиться сто таких, как ты, молодых оболтусов.

— Ну и пусть крутятся, — отрезал Заур.

— О, задело! Ну, хорошо, не сто — десять, пять. Ладно, скажем, ты один-единственный на свете, вот ты. Я тебе нравлюсь, не правда ли?

— Правда! — сказал Заур и нервным движением нажал на педаль. Машина рванулась вперед, как с цепи сорвалась.

— Ладно, ладно, не волнуйся. Я хочу сказать — для чего мне Дадаш? Старый, лысый, пузатый, на носу бородавка… Зачем он мне, в чем я от него завишу? Он мой начальник, ну и что ж? В самом худшем случае — выгонит меня с работы. Так неужели я не заработаю на кусок хлеба? Дай-ка сигарету…

Она закурила.

— …Спасибо. Дело в том, что Дадаш сам это понимает. Он не дурак! — Она пускала дым колечками. — Дадаш до меня кончиком пальца не дотронулся. Да он и не… так сказать! Что от него осталось? — засмеялась она. — Но тут есть один момент. Дадашу нужен слух, нужна молва, потому что в его годы, с его бородавкой слыть любовником молодой красивой женщины очень даже лестно!

На обочине стояли люди. Увидев машину, они подняли руки. «Москвич» проехал мимо, люди что-то прокричали им вслед.

— А мне-то что? Дадашу приятно, и слава богу. Старый человек! Пусть тешится…

— Ты не права. Я слышал, что Дадаш с пеной у рта отрицает этот слух.

— Господи, какой ты еще ребенок! Ну конечно же отрицает! Но если бы этого слушка не было, он уж постарался бы его пустить. Он сам дал повод для сплетни. Разумеется, осторожно, исподволь. С работы выходил вместе со мной, провожал, трепался, многозначительно заглядывал мне в глаза. В отделе беседовал со мной подчеркнуто официально, а в коридоре — подолгу и шепотом. Играл, как говорят, на публику. Или еще приемчик. Звонит однажды вечером к нам, толкует с Манафом, со мной. Я захворала и говорю, что, может быть, не выйду завтра на работу. И что ты думаешь? На следующий день он не преминул сообщить всем: Тахмина неважно себя чувствует, не придет сегодня.

— Брось, ради бога! Ну что тут такого?

— Не понимаешь? Дай-ка спички. Погасла. Ага… Разговоры участились, намеки стали откровенней, тогда — он же умный! — Дадаш начал ругаться, да так яростно, что мертвого разбудить впору. И просветил тех, кто еще не знал: представляете, мол, что за вздор? Она мне в дочери годится, дойдет до мужа, неудобно: хлеб-соль ели за одним столом и так далее. Подумаешь, так нет его честнее! — И ядовито добавила: — Невольник чести. — Замолчала и снова: — Да, вот так все и получилось. Дурацкое положение. Каждое мое слово, каждый жест истолковывается определенным образом. Что бы я ни выказала Дадашу, сердечность или пренебрежение, неважно, — все понимается одинаково.

Почему-то Зауру стало жаль Тахмину. Он подумал, что, несмотря на всю ее развязность и бесконечные шуточки, ей, может быть, совсем не сладко.

— Однако, — тряхнула головой Тахмина, — я, если захочу, тоже могу кое-что устроить. Возьму, например, и начну встречаться с кем-нибудь. И Дадаш останется с носом. — Вдруг ее взгляд встретился с беспокойным взглядом Заура, и у нее возникла озорная мысль. — Например, — сказала она, — пущу слух, что ты мой любовник, и все поверят, потому что ты, слава богу, красивый мальчик, прямо загляденье, к тому же холостой. — Она расхохоталась. — Послушай, может, ты думаешь, что я согласилась поехать с тобой на пляж для этого, а? Умоляю, скажи правду, ты так думал?

Заур отрицательно покачал головой.

— Да! Если б я только захотела, я много чего могла бы натворить веселенького, — вздохнула Тахмина. — Да что-то не хочется. Я ведь вас, мужиков, насквозь вижу, понимаю, кто во что горазд. Дадаш вот горазд на пустозвонство. Ну и черт с ним, пусть тешится. Не убудет меня от этого.

— Как это не убудет? А разве он не порочит твое имя?

— Дорогой мой, — сказала она, — а ты знаешь, кто особенно боится опорочить свое имя? Те людишки, которые по уши увязли в грязи. Единственное, что они пытаются сохранить в чистоте — свое драгоценное имя, не дай бог, и это замараем! Я считаю, что если сам себя не замарал, то, что бы ни болтали люди, — плевать!

— А Манафу? Манафу тоже плевать?

— О, мой муж — это уникум. Другого такого в мире нет. Я, говорит, совершенно спокоен, в жене своей абсолютно уверен, она чиста, как ангел. Вот только красива, бедняжка. А красивым всегда завидуют, о них всегда злословят. Что, разве он не прав?

— Не знаю, может, и прав.

Тахмина насмешливо на него поглядела.

— Ты думаешь, он сам верит в то, что говорит? В глубине души он знает, что я не люблю его, а значит, не могу быть верна. Но он прогоняет от себя эту мысль. Так — спокойненько, тихонько и гладенько — живем не хуже людей. Никаких тебе треволнений. Но там, — она протянула палец к груди Заура, — вот-вот здесь есть у него колодец. И на самом дне его таится утешительная мыслишка: ну и что, я ведь тоже ей изменяю. — Тахмина громко засмеялась. — Но его любовницы такие уродины, кошмар! Двух я знаю. Одна — в Баку, другая — в Тбилиси. Вот какой красавчик, междугородный донжуан. Наверное, и в Москве есть кто-нибудь. Во всяком случае, он частенько придумывает повод и смывается в Москву. Вот и нынче — уж месяц, как он в Москве. И, кажется, ему там неплохо. Обратно не торопится.

Безразличным, ленивым движением она опять повернула к себе автомобильное зеркальце и, достав тюбик, начала красить губы очень яркой красной помадой, причем намазывала ее толстым слоем. Закрыла тюбик, положила в сумку…