Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

— Почему вам дочери не помогают? — нарушил я молчание, воцарившееся в комнате.

— Ай, я привыкла сама все делать, — улыбнулась хозяйка, унося совок с мусором и веник. Через минуту она снова стояла напротив меня. — Сейчас собственноручно заварю вам чай. Самый настоящий, тридцать четвертый номер. Муса, подай подушку соседу, — бодро распоряжалась она. От ее смущения не осталось и следа. — Нет, лучше я сама принесу. Оттуда!

За короткое время комната преобразилась. Передо мной с хрустом легла скатерть с ромбами и квадратами. Не успел оглянуться, как на скатерти появились совсем новый чайник, красивые пиалушки, конфеты, печенье.

Все эти превращения, по-моему, удивили Мусу чрезвычайно, он не отрывал глаз от неожиданного угощения и глотал слюнки.

— Смотри-ка, расщедрилась как сегодня! — с улыбкой посмотрел на жену.

— Не нужно беспокоиться, — сказал я.

— Никакого беспокойства, сосед, — важно ответила Огулнияз. — У меня характер такой. Я не устаю, когда ухаживаю за гостями. Не из тех, кто после хвастается всяк и каждому на улице и в магазине: "Я то сделала!", "Я это сделала!" Чай, тридцатьчетверка, совсем как повидло! Пейте, пожалуйста, приятного вам аппетита. — Она не сводила с меня глаз. — Как повидло, честное слово. А знаете, недавно ваш сыночек приходил к нам. Каковджан пригласил его по моей просьбе. Я их усадила рядом и обоих супом накормила. С удовольствием ели, надо сказать. А сейчас у Какова горло болит, уже два дня мальчик хандрит. Приходится покупать ему молоко. Ежедневно — бутылку молока! Знающие люди говорят, если в стакан горячего молока положить ложку меду и заставить больного выпить, простуду как рукой снимет.

Сегодня я уже на базаре побывала, купила стакан янтарного меду.

— И очень хорошо сделали. Молоко с медом не повредит и совершенно здоровому горлу, — подтвердил я.

— Дай-то бог, чтобы помогло, — в ее голосе звучала искренняя обеспокоенность. Какая она, оказывается, заботливая мать! — Поскорее бы выздоровел мой сынок, уж я ничего для него не пожалею. Берите конфеты, берите, пожалуйста. Пейте чай, — говорила она, но у меня почему-то совсем пропало желание пить чай.

— Спасибо.

— Не стоит. Пейте, пейте, чай нетрудно вскипятить. В любое время, когда захотите, приходите, не стесняйтесь. Вы оба с женой работаете. И вероятно, не всегда вас ждет свежий, горячий чай, не так ли?

— Бывает, — нехотя произнес я.

— Говорю так потому, что знаю ваше положение. Часто сразу после работы спешите к Посалаку. Когда я вижу это, мне становится жаль вас. А эта женщина, я про Гумры говорю, вместо того чтобы поскорее поставить перед вами чай, занимает пустыми разговорами. Слава аллаху, мы-то стараемся избегать всяких сплетен-пересудов. А эти… — Огулнияз вздохнула, — абсолютно все, мужчины-женщины, большие-малые, жить без сплетен не могут. Бывают же такие завистливые люди! — Я через силу глотал чай, вовсе не ощущая его вкуса. — Под вами тоже такая живет… Достойная презрения. Майя. Хоть у вас и нету взрослой дочери, но молодая жена есть. Будьте осторожны, сосед. Плохие примеры заразительны…

Самого больного места коснулась!

Муса, почувствовав неловкость, стал кашлять, словно просил жену замолчать. Я решил перевести разговор на другое.

— Дети в театр, что ли, ушли? — как можно безразличнее спросил я.

Муса заерзал, растерянно уставился на жену. Его взгляд молил о помощи. Я даже пожалел, что задал этот вопрос.

— Наши дети театр смотрят по телевизору, — ответила Огулнияз. — Стоит Каковджану сказать, что будут показывать интересный фильм, как я тотчас включаю телевизор. Вчера, нет, кажется, позавчера, мы собрались все вместе и смотрели кино, — важно сообщила Огулнияз.

Я представил, что ее дети сидят тихо, как мышата, в соседней комнате и ждут, когда же я наконец уйду. Только после этого они получат ужин.

— Что-то не видно ваших дочерей. Случайно, не выдали их замуж? — спросил я и сразу испугался: а вдруг Огулнияз сейчас закричит: "Какое тебе дело до чужих дочерей?" — что тогда?

Я боялся посмотреть на Огулнияз и взглянул на Мусу. Трудно было понять, то ли он хочет улыбнуться, то ли сердится. Он ждал, что ответит жена.

Вот уж кто-кто, а Муса меньше всего похож на хозяина, главу семьи. Жалкий, запуганный, он, видно, лишен права отвечать на какие бы то ни было вопросы, касающиеся этого дома. Я даже уверен: когда будут выдавать замуж дочерей, его совета наверняка не спросят.

Мой вопрос не только не обидел, а, наоборот, обрадовал Огулнияз. И правда, любая мать гордится, когда ее расспрашивают о дочерях, тем более если дочери красавицы. Огулнияз раздулась от важности. Она напомнила мне купца, которому хочется сбыть свой товар подороже, и он выдерживает долгое и значительное молчание, чтобы разохотить покупателя еще больше.

— Ах, сосед, — как бы нехотя заговорила она, — с какой легкостью вы, мужчины, рассуждаете о таких серьезных делах! Вот почему все заботы о воспитании детей ложатся на плечи матерей. Воспитать девушку тяжело, сосед! А в городе особенно. Чтобы не отстать от людей, семь лет проучила их. Если мы с Мусой заговорим по-русски, получится жалкий лепет, а дочери мои оба языка знают прекрасно. Но ведь, сами знаете, дочери — гости в родительском доме, они заведомо принадлежат другим. Наступит час, и уйдут в чужую семью. У моих девочек, — рдели щеки Огулнияз, — и руки и головы золотые. Семь лет они видели только книги и слушали только учителей. Теперь мать должна их немного поучить. Я к рукоделию их приохотила. И приготовить они могут что хочешь. Если правду сказать, сосед, когда я вижу других девушек, то еще больше горжусь своими. Разве можно назвать девушками тех, что гуляют по улицам с парнями, запросто болтают с ними? Мои девочки не такие. Незачем им по улицам болтаться. И так если не каждый день, то через день сваты приходят, А я отвечаю всем, что мои дочери еще молоды.

— Видимо, вы получаете удовольствие, когда смеетесь над сватами? — неохотно улыбнулся я. — Вы их одни принимаете или вместе с девушками?

— Не поняла, сосед? — Огулнияз приподняла брови.

— Меня интересует, со сватами вы говорите одна или девушки тоже принимают участие в разговоре?

— Ай, вы меня удивили, сосед. — В голосе Огулнияз прозвучало разочарование. Она замахала руками. — Смотрю, вы хотите взрослую девушку посадить перед сватами? Что это, правительственный прием, что ли? Сваты с одной стороны длинного стола, а мы с дочерьми — с другой? Вах-вах-ей, сосед, как смешно вы рассуждаете! Да я сейчас лопну от смеха! — заверила меня Огулнияз, хотя лицо ее оставалось серьезным. — Ваша голова набита науками, но азбуку жизни вы до сих пор не выучили.

Передо мной сидела женщина, в плоть и кровь которой, как в стены жилья отчаянного курильщика, впитался дым деспотизма, ограниченности, жадности, и ничего с этим, как я понимал, не поделаешь. Она была уверена, что люди, мыслящие иначе, чем она, нарушающие обычаи, неполноценны и не имеют права на существование.