Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

Кейик в эти дни было особенно тяжело. Бибигюль ходит такая счастливая — муж едет. А ее Юрдаман… Скоро три месяца — ни единой весточки. И старики на нее косятся. Недовольны, что дружит с Гыджой. Ну и пусть… Зато Кейкер целиком на ее стороне. Только с Гыджой и может Кейик отвести душу. Она и утешит, и красоту твою похвалит, и расскажет о Юрдамане…

Анкар-ага и Нунна-пальван прохаживались вдоль перрона. Женщины из ближайших поселков торговали помидорами, виноградом, дынями, бойко расхваливали свой товар.

— Берите виноград, отец!

— Помидоры! Глядите, один другого краше!

— Берите все ведерко, дешевле отдам!

Но старики даже не смотрели на эти соблазнительные вещи, шли себе, неторопливо беседуя.

— Не тронь ты их!. — Седая женщина в боруке [7] Борук — головной убор замужней женщины. сердито толкнула молодую. — Не до винограда им теперь. Выселяют… Провинились, видно…

Анкара-ага словно по голове ударили. Кровь бросилась ему в лицо. Он остановился и, стиснув зубы, исподлобья взглянул на торговок. Тогда и до Нунны-пальвана дошел смысл слов, сказанных женщиной.

— Кого выселяют? — коротко спросил он, шагнув к лотку. Притихшие женщины испуганно глядели на него. — Кто сказал — выселяют? — повторил Нунна-пальван, грозно надвигаясь на старуху. — Кто пустил эту гнусную сплетню?

— Да мы… Я… Чего ты пристал? — залепетала та, испуганно прикрывая руками ведерко с помидорами.

— Твое счастье, что баба, — показал бы я тебе «выселяют»! Услышу еще такое — сразу к Санджару Политику! Под суд пойдешь! За клевету советская власть судит!

Нунна-пальван не на шутку разбушевался. Анкар-ага насилу успокоил его. К счастью, на путях со стороны Ашхабада показался паровоз с длиннущим составом, и это отвлекло Нунну-пальвана. Сбавляя скорость, поезд простучал мимо стариков и остановился. Никто не выходил — вагоны были пустые.

— Уж не нас ли он повезет? — обрадовался Нунна-пальван.

Они обошли состав, спустились с насыпи. Станционные постройки кончились, взору открывались беспредельные просторы песков. Анкар-ага смотрел вдаль. Там, за высокими барханами, родной Учоюк. Рощи саксаула, тропки, протянувшиеся от колодца к колодцу, такыры, звенящие под копытами коня, — родина! В Ербенте жили его деды, прадеды, там остались их занесенные песком могилы…

— Анкар-ага! — окликнул Нуппа-пальван. — Вот ты человек принципиальный. И упрямый, когда надо, умеешь на своем поставить.

— Ты о чем, Нунна-пальван?

— Да сказать по правде, не думал я, что кто-нибудь заставит тебя переселиться.

— А меня никто и не заставил. Мог бы остаться. Но для людей так хуже. Целый год только и разговору: переселение, переселение. Словно чума какая напала. Ну заупрямился бы я, не поехал. Тяжелее другим было бы… Вот так все и вышло. Уходим… И отец мой, и дед мой, и прадед — все гоняли отары в песках Ербента. И я гонял отары, пока была быстрота в ногах, сила в руках. И детям и внукам своим думал я завещать эти края, как когда-то получил их в наследство сам… Война иначе решила нашу судьбу. Сыновья ушли, а мы вот на старости лет… — Анкар-ага не договорил, повернулся и не оглядываясь зашагал к поселку. Нунна-пальван последовал за ним.

И вдруг старики услышали голос Санджарова. Он стоял на площадке последнего вагона, одетый по-военному: галифе, гимнастерка, солдатский ремень.

— Пойдемте! — строго говорил Санджаров человеку в форме железнодорожника, стоявшему возле вагона. — Люди истомились. Две недели под открытым небом. Топлива нет, с водой плохо…

— Да есть вода, товарищ Санджаров! — оправдывался железнодорожник. — Вон в конце станции хлещет из крана, а они колодец ищут.

Санджаров заметил стариков и сделал знак железнодорожнику. Тот ушел.

— Здравствуй, Анкар-ага! Приветствую, Нунна-пальван!

Санджаров спустился с насыпи.

— Когда отправлять будешь, Санджар Политик? — спросил Нунна-пальван, пожимая Санджару руку.

— Об этом сейчас и шла речь. Завтра на рассвете начнем грузиться. Все готово. А теперь вот чайку выпить не мешало бы…

— Пойдем. — Анкар-ага указал Санджарову в ту сторону, где вдоль платформы горками сложено было имущество переселенцев. — Чаем пока еще могу напоить…

Бибигюль хлопотала возле казана. Дурсун и Огулдони сидели на узлах, негромко переговариваясь. Солтанджамал полулежала на кошме, безразлично глядя на вагоны. По соседству сложена была кибитка и домашняя утварь Поллыка-ага. При виде начальства Поллык-ага вскочил и вытянул руки по швам.

Бибигюль расстелила кошму, подала подушки.

— Ставь на огонь все кумганы, — коротко приказал Анкар-ага. Он огляделся. — А где остальные? Где Кейкер?

— Кейкер? — Дурсун виновато взглянула на мужа. — Они с невесткой в магазин пошли, на станцию.

— Напрасно, — хмуро бросил Анкар-ага. — Если нужно что, могли бы сказать. Пока ни в чем отказу не было.

Дурсун только вздохнула в ответ. Ведь предупреждала Кейик, просила не ходить. Теперь, что ни говори, старика не успокоишь. Ей было жаль мужа. Аксакал, глава семьи, привыкший к тому, что его слово — закон, он никак не мог справиться с невесткой. Вроде и не грубит и работящая, а все у нее по-своему. И как они это могут, нынешние? Откуда смелость берется?..

К вечеру Анкар-ага куда-то собрался. На вопрс жены, когда его ждать, ответил, что идет в ближайшее село, где, может быть, и заночует. Дело у него есть.

Дела никакого у Анкара-ага не было, но он знал, что в эту последнюю ночь перед отправкой все равно не сомкнет глаз и лучше уж провести ее в беседе с добрым знакомым.

Дурсун хотела было сказать, что не стоит хозяину уходить накануне отъезда, но не осмелилась — вздохнула и промолчала.

Вернулся Анкар-ага на рассвете. Неспеша шагал он по насыпи вдоль пути; возле упрятанного в мешки скарба спали его односельчане, собравшиеся в большое, нелегкое путешествие. Анкар-ага дошел до своих, негромко покашлял, давая знать о возвращении. Дурсун, спавшая возле шатра, сразу поднялась, села. Старик еще раз кашлянул, чтобы не напугать домашних неожиданным появлением, и вдруг услышал радостный голос жены:

— Отец! Подарок с тебя! Паша приехал!

С холма — все село как на ладони. С северной стороны водоем, окруженный могучими тополями, за ним молодой абрикосовый сад, а в саду большой белый дом — правление колхоза «Бирлешик», теперешнего объединенного колхоза. Чуть подальше, уже за околицей, длинное здание — амбар; там теперь полновластно хозяйничает Гыджа.

С юга село огибает старый Бассага-Керкинский канал, он тянется до самой Амударьи, что катит свои мутные воды в десяти километрах отсюда. За каналом начинаются пески, темные, бесконечные…