Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

— Знаю… — рассеянно протянула Кейик. Она достала из хурджина красивую вышитую тюбетейку, посмотрела на нее, вздохнула, вывернула наизнанку, сложила вчетверо и завернула в узел вместе со своими вещами. — Пропади он пропадом, этот обычай! — прошептала она, глотая слезы. — Семь месяцев замужем, а с мужем только месяц прожила. Полгода! Подумать только, полгода! И что бы свекру на неделю раньше приехать — хоть бы три дня еще пробыла я с Юрдаманом! — Она опустила голову, закусила губу.

Кейкер боязливо прошептала в ответ:

— Не надо!..

— Я не буду. Я должна выполнить его наказ — тогда он вернется, обязательно вернется…

Отправляли на фронт и последнего сына Анкара-ага. Он проводил Пашу до восточных барханов, благословил, хотел уже повернуть обратно и вдруг сказал:

— Кейкер говорит, Нокер просил простить его. Увидишь — передай ему мое прощение. Скажи, благословляю его.

— Хорошо, отец.

Старик круто повернулся и зашагал прочь.

Через несколько дней состоялось собрание, первое с тех пор, как началась война. На площади перед школой собралось все село. Приехал сам Санджаров.

Хотя ашхабадские газеты доходили на третий день, люди в общем-то знали о положении на фронте, и никто уже не ждал конца войны через неделю или через месяц. И Санджар Политик не скажет, когда ей будет конец, и он не знает этого, а пустых слов никто слушать не станет.

К войне начали привыкать и готовы были терпеть любые невзгоды. Даже когда возникла необходимость создать женские бригады косцов и — невиданное дело — отправить женщин одних на отгонные пастбища, никто не выступил против. Только несколько старух с сомнением покачали головой. Бригадиром первой бригады еще раньше, до собрания, утвердили Солтанджамал, а во вторую надо было назначить здесь, сейчас.

— Какие будут предложения? — Председатель колхоза вопросительно поглядел на стариков.

— Бибигюль! — крикнул кто-то из толпы.

— Бибигюль учительница, — объяснил Санджаров, — у нее своих дел хватит.

— А разве школу не закроют?

Санджаров поднялся с места:

— Внесем ясность, товарищи. Школы не только будут работать, они должны работать лучше, чем прежде, — это теперь долг каждого из нас. Бригадиром надо выбрать какую-нибудь свободную женщину, смышленую и расторопную. Может, есть желающие? Если молодые женщины стесняются сказать свекру или свекрови, пусть скажут соседям. Ну, кто согласен стать бригадиром? Берите пример с Солтанджамал.

Женщины молчали.

— Вон та молодуха! — сказал Санджаров, заметив, что молодая красивая женщина беспокойно оглядывается по сторонам. — Чья жена? Вон та, возле Кейкер.

— Жена Юрдамана, наша невестка, — тихо ответила Кейкер.

Санджаров смущенно кашлянул, но отступать не захотел, решил идти напрямик.

— Как ты на это смотришь, Анкар-ага? — обратился он к старику. — Нам сейчас без женщин не обойтись. Отпустишь невестку?

— Позорного тут ничего нет, — неторопливо ответил Анкар-ага, не глядя на Санджарова. — Непривычно — другое дело. Пословица говорит: «Нужно людям — коня своего зарежь». Зарезал бы, да конь на фронте, там же, где сыновья… Если невестка согласна, я возражать не буду.

Спрашивать согласия Кейик председатель не счел нужным, — какой еще разговор, если свекор согласен, — и сразу поставил кандидатуру на голосование. За нее голосовали все, даже ребятишки подняли руки. Кейик, не ожидавшая ничего подобного, испуганно зашептала что-то Кейкер.

— Невестка говорит: она против, — с улыбкой сказала Кейкер. — Боится — не справится.

— Не может быть! — весело ответил Санджаров. — Чтобы невестка такого человека да чего-нибудь испугалась! Это ты не разобрала — яшмак [2] Яшмак — платок, которым замужняя женщина прикрывает нижнюю часть лица. мешает. Ладно, с этим все. Вопросы есть, товарищи?

— У нас есть вопрос! — Подростки, сидевшие впереди всех, начали толкать друг друга. Один поднял руку.

— Ну, говорите, — разрешил Санджаров, удивленно глядя на ребят.

— Вот мы: я, Бяпбе, Моджи и Халмурад — хотим в армию. Добровольцами. Все четверо.

— Понятно. А учительница отпустит? Вы в каком классе?

— Я в четвертый пойду. После армии. Они в третий.

— Да… Дело хорошее, но только очень уж вы здесь нужны. Понимаете, фронту необходимы кони, настоящие строевые кони, а растить-то их сейчас некому. Вот бы и занялись. Выберите по жеребенку, возьмите шефство над ними, а как подрастут — пожалуйста, прямо с этими конями и на фронт!

— А война до тех пор не кончится? — разочарованно протянул мальчишка. — Они ведь долго растут…

Санджаров ничего не сказал, только кивнул ободряюще. Люди улыбались, довольные, что начальник уладил все, не обидев парнишек. Любому из сидевших сейчас перед школой и даже самому Санджарову дико было подумать, что война будет продолжаться и тогда, когда теперешние жеребята станут строевыми конями.

Сколько стало писем! Раньше — два, ну три в день, а теперь сумка битком набита треугольниками. Особенно много отвожу их в район. Если в какой-нибудь дом пришло письмо с фронта, на него отвечают трое или четверо.

И посылки посылают. Вчера отвез целых двенадцать штук. Восемь затолкал в хурджин, остальные вместе с сумкой к седлу приторочил, а сам — пешком.

Идти мне тяжело, особенно по песку. Левая нога у меня плохая, вся тяжесть приходится на правую. Пока поднимусь на бархан — хоть рубашку выжимай. На такыре я не выдержал, взобрался на ишака. Говорят, ишак фыркает, когда груз легкий, по вчера он фыркал не от легкости. У него даже зад опустился, все как-то приседал. «Ничего, — утешал я своего ишачка, — не всегда так будет. Опять поскачешь галопом. Помнишь, как ты мчался по этому такыру два месяца назад?» Хороший был день… И жары я не замечал, хотя в июне не легче, чем теперь, в августе. Мы тогда поспорили с Покером. «Пускай, говорит, своего скакуна галопом, а я шагом поеду, посмотрим, кто раньше на почте будет».

Я погнал ишака вовсю, Нокер шагом едет — копыта цокают. И вдруг как промчится мимо! У него не копь был — ураган. «Стой! — кричу. — Нечестно!» Куда там, уж и след простыл… Я обиделся, даже пригрозил Нокеру: мол, отцу пожалуюсь, что коня зря гоняет. Но на обратном пути помирились. Нокер вообще-то парень ничего, не балованный, просто глупый еще. Вот Юрдаману — девятнадцать, всего на год старше, а уже мужчина, и повадки как у взрослого, не то что у Нокера.

Когда возле почты я слез с ишака, штаны у меня были влажные — бедный ишак взопрел. Он даже не издал ни звука, а раньше, бывало, как увидит белые домики, так и орет до самой почты.

Письма и посылки мы сдавали вместе с одним почтальоном. Я его частенько здесь встречал, знал, что он из Кизылтакыра, но знаком с ним не был. И вдруг парень подходит, приглашает пообедать вместе. Оказалось, что зовут его Пальван, по кличке Рябой. Он и правда рябой.