Эльмира Нетесова - Чужая боль

— Этого я не знал. Думал, огулял девку, надоело и бросил ее, так все люди судачат.

— Ни черта не знают. Я с Настей почти два года встречался.

— Слышал, что твои родители вмешались. Не захотели деревенскую, вздумали взять из образованных, с хорошей родней.

— Сашка! Кому поверил? Отец от рака давно умер, мать пенсионерка, совсем старая, никуда из дома не выходит. Совсем слепуха. О чем ты? Я не из выгоды женился. А просто потому, что человек по душе пришелся и не пьет совсем. А я не терплю выпивших баб. Они хуже зверей, на все способны.

— Тебе виднее. Я в своей бригаде сказал, если какую увижу пьяной, концы в воду, ни одного дня в бригаде не потерплю.

— Они тебя боятся. Знают, из твоих рук кусок хлеба получат. Вот и сидят, поджав хвосты. С другими, знаешь, как брешутся!

— Видно не без причины. Ведь теперь они не пьют, из-под кустов ни одну не вытаскивали за ноги. А молва людская никак не успокоится и полощет мох девчат в каждой луже.

— Ну, ладно тебе! Ни всех склоняют. Кое-кого вовсе не трогают. Хотя бы Ксюшку, Катьку, вообще не задевают. Ритку, если и ругают, так и то за поганый язык, он у нее не изо рта, как у всех, а из жопы растет. Стерва, не человек, не баба, дерьмо вонючее. Я ее выручил, на меня чуть ли ни матом полила. Вот и спасай такую.

— Знал бы ты, как хвалила она тебя на все лады. На всю деревню и бригаду.

— Да брось ты! Ритка на это неспособна.

— Откуда я знаю? Она сказала сама.

— Вот чудеса! И не ожидал от ней такого.

— Она, стерва, как другие, ничуть не лучше! Думаешь, мне денег жаль на пацана? Ничуть. Просто не хочу помогать чужому и стать посмешищем для всех деревенских отморозков!

— Но мальчишка, как ни крути, впрямь твоя копия. Второго такого Мишки нигде нет. Вот и судачат люди, им рты не завяжешь. Уже говорить начал. Но только матом. Хорошие слова не запоминает сопляк. Как ни отучают, все бесполезно. Да и что могут бабы? Пацан сам по себе растет, никого не слушается. А попробуй, тронь или пригрози, бабы вороньем накинутся, заклюют. Ведь малец единственный, любимый. И ругается по твоему.

— Надо бы глянуть, что там за мужик растет, — улыбнулся Мишка губошлепо.

— Враз себя узнаешь, слово даю, — ответил Сашка и поспешил вернуться к бабам. Сегодня они заканчивали последний участок и соединяли, в одну полосу деревенскую и городскую дороги.

Укладывались последние метры. Вот подровняли шлак, густо, не жалея, засыпали гравием. Отпрессовали. Красиво, ровно получилось. Мишка, словно поставил точку, сделал несколько кругов по новой дороге и, отведя каток в сторону, долго любовался ею, а потом отошел, сел на берегу реки, отвернувшись от людей, смотрел куда-то вдаль поверх воды. О чем думал? Вспоминал молодость? Как жаль, что она убежала быстрее реки.

Бабы-дорожницы тоже притихли. Каждая о своем задумалась. У одной улыбка, у другой слезы по щекам бегут. От чего они смеются и плачут? Почему Мишка не хочет поворачиваться в их сторону. Видно и его душу разбередила память. Ведь здесь по этому берегу, кажется, совсем недавно гуляли с Настей. Как счастливы они были тогда. Куда убежало это призрачное счастье…

— Ну, вот и все, девчатки! Самую длинную дорогу закончили. Сколько мучились с нею. Почти три месяца. А теперь глянуть любо. Лежит такая ровнехонькая, без единой канавки и ямки. Вот зимой утрамбуется и может, найдут деньги на асфальт для нее. А то весной и размыть может, — дрогнул Сашка.

— Не размоет, утрамбована на совесть, — по-вернулся Мишка и впервые за все годы встретился глазами с Настей. Как изменился ее взгляд. Он перестал быть робким, испуганным, он уже не упирался в землю при каждом обращении, а смело смотрел в глаза говорящего. Легкая улыбка скользила в них. И вся женщина уже не была такой хрупкой, как раньше, настоящая матуха, способная за своего малыша скрутить голову любому. Попробуй, назови его нагулянным, она живо расправится с обидчиком.

Мишка смотрит на плечи, губы, руки, как недавно он ласкал их, целовал и гладил. Теперь попробуй, подойди к ней. Настя давно все забыла и не захочет вспоминать прошлое. Оно для нее умерло, как и для него. Лишь память короткими отблесками шевельнет в душе воспоминания, но и это ненадолго.

Было и ушло. Но почему так хочется поговорить с нею, обнять за плечи, поцеловать теплые мягкие губы, завалить в прибрежную траву и снова, как когда-то, нести любовную чепуху, понятную только им двоим.

Никто из девчат даже не приметил, как эти двое оказались рядом и сидели, прижавшись друг к другу плечами. Они долго молчали. За них говорили глаза:

— Я всегда помнил тебя…

— Я тоже. Ты всегда у меня перед глазами. В сыне, в сердце и в душе.

— Трудно одно, Настя, забыть, сама знаешь, о чем не договариваю, что видел своими глазами, из-за чего была разлука.

— К нему не ревнуй. Он далеко и мы никогда с ним не увидимся. Это был единственный случай. И он не повторится, как и с тобой. Ведь ты женат…

— Но я несчастлив.

— Почему?

— У нас нет детей и никогда не будет.

— Мишка, не спеши. Все может наладиться;

— Нет, Настя. Душе не прикажешь. Есть вещи выше нас. Я не могу заставить себя забыть тебя. Понятно, что я глупец. Другой не простил бы измену. А я все забыл.

— Ты изменил мне раньше. Я лишь ответила на твое. Но посмотри на сына. Он проучил нас обоих. Он твое зеркало, твой портрет, твоя кровь.

— Я приду к тебе сегодня вечером. К сыну, — пообещал твердо. И пришел.

— Ну, не жди добра, если этот черт в деревню повадится. Они помирятся. Это понятно, не должен же малец жить без отца. Но что будет в деревне? Этот дьявол всех мужиков всмятку сомнет, — говорил Иван Антонович Сашке, приметив Мишку в сумерках на деревенской улице.

Он недолюбливал людей, у которых кулаки срабатывали раньше мозгов. Он презирал тупых, а потому осуждал выбор Насти.

— Да разве он для семьи? Шебутной, грубый, дерзкий. С него не получится путевый хозяин и мужик. Так и станет бегать от бабы к бабе, коллекционер патлатый. Настя, баба, как баба, все при ней. А этого зверюгу только в клетке держать. О какой семье с ним говорить? Он для нее не создан. Зря она его принимает.

— Любит. Выходит так, — вмешался Сашка.

— За что? Ведь пустой барабан! Ни мозгов, ни души нет.

— А она еще что-то нашла!

— Ага! Родит! И растить одна будет. Но уже двоих. По нынешним временам это удовольствие дорогое. А помощи от зверюги не жди. Он не понимает, что детям помогать надо.

— Она не без головы, — встрял Сашка.

— Ох, глупая баба!

— И не одна такая! — поддержал Сашка.

— Неужели все? — изумился Антоныч.

— Все им дали: работу, заработок, а мужиков не хватает. Вот и бесятся.

— А тебя разве не припекает природа? Тож молодой, горячий, как терпишь?