Эльмира Нетесова - Чужая боль

— А что? Давай рискнем, — вышли к мальчишкам на сеновал, но те уже безмятежно спали, обнявшись кучей.

Утром Катя накормила ребят поплотнее, и они пошли закрепить забор, какой, по их мнению, был очень хлипким. Работали все, даже малыш, он подавал гвозди, вколачивал их посильнее и ничуть не отставал от старших мальчишек.

— Сегодня ты уже хорошо вкалывал. Не отсиживался, как вчера. А вот завтра мы весь двор выправим. Выровняем и укатаем его. Иначе там трясина стоит. Нельзя, чтоб по ней коровы ходили. Пусть и у них под ногами твердая земля будет. Не надо, чтоб во дворе комары и мошки водились. Пусть двор сухим будет, — сказали свое слово. И утром, ни свет, ни заря, уже впрягли кобылу, поехали на берег реки за галькой. Сколько телег привезли они во двор, не считал никто. Мальчишки старались изо всех сил. И только к вечеру, сложив лопаты, сказали, выдохнув:

— Все! Теперь коровы станут ходить в сарай по-царски. А скотина, войдя в свой двор, не узнала, куда ее привели. Заглянула робко, хотела свернуть, но потом поняла, спокойно прошла в стойла. Тут и прилечь можно, вода не льет под хвост. Даже куры не роняют яйца в грязь. Все как в приличном сарае. Петух вышел на середину и заорал, захлопав крыльями, позвал наседок, ему сухость даже очень понравилась. Ни в одном углу сырости. Везде порядок и чистота. Умеют же люди, когда захотят.

Катя, войдя в сарай, даже ахнула. От прежнего ничего не осталось. Во дворе хоть в тапках ходи. Кругом сухо, чисто. Даже кот без опаски по двору проходит, не боится выпачкаться. А ребятам все мало. Установили кадушку для мытья обуви, туда квачей напихали. На завалинку старые телогрейки выкинули. Зачем им в доме гнить. Взялись за чердак, там решили порядок навести, тоже дел хватило по макушку. В подвалах, в кладовую добрались. Последними побелили стволы яблонь и вишни, сливы и груши. Теперь на двор любо стало глянуть.

Баба через три дня не узнала свое подворье. Все стало по иному, все преобразилось. Мальчишки переделали по-своему каждый угол. Теперь они спали на чердаке, где воздуха было сколько хочешь, а лупастая луна, всю ночь подглядывая за мальчишками, рассказывала им свои бесконечные седые сказки.

Вот одну из таких рассказал Серега. Он был самый старший из ребят, а потому его безоговорочно слушали и верили все:

— Попал я в пустыню. Как туда пришел, сам не знаю. Вместо песка холодный снег. Воды ни глотка. Дров ни полена, чтоб развести костер и согреться, места нету. А колотун дикий.

— Серега, ты раздетый спал. Зачем тебя на: луну занесло? Иль на земле места мало?

— Да я ни сам по себе, за принцессой следом шел. Она, как из воздуха соткана. Не столько идет, сколько летит. Ну и я за нею. Хотел узнать, где она живет. Ведь обычные девчонки в простых домах селятся. А эта, лучше сказки. Сколько раз я терял ее из вида. Потом находил в облаке и снова догонял. Хотел поговорить с нею, да все кто-то мешал нам, и не получалось. Ее прятали, загораживали от меня, и было обидно, зачем мешают. А она так ловко убегала, пряталась за облака. Но все оглядывалась, бегу ли я за нею. И я бежал, боясь отстать и потерять из вида. Иногда мне казалось, что вот-вот поймаю, схвачу ее за руку, но она ускользала, смеясь, и куда-то манила за собой. Я не отдавал себе отчета, куда она манит меня, и бежал за нею без оглядки. Уж слишком хороша она была, как цветок, распустившийся из облака. А потом исчезла и громыхнула грозой, сильной и ослепительной. Я мигом оказался на земле. Но до сих пор ищу ее на небе. А вдруг покажется. Но нет… Так и не пойму, зачем она мне привиделась, куда звала, чего хотело мое белое облачко? Его не стало, а мне без него грустно и пусто. Хочется снова увидеть, поймать и обнять. Но не получится. Я это знаю. Она соткана из грозы и грома. В ней силы зла сплелись в один узел. А потому, полюбить обычного человека не сможет. Нет у нее тепла в душе. Есть только зло. А мне оно не нужно. Но почему-то люблю ее — единственную, мою родную. Не знаю, принесет ли она мне беду или радость, — умолк парнишка на время и продолжил:

— Каждую грозу выхожу ее встречать. А вдруг повезет, и снова увижу. Уж тогда не выпущу. Моею станет, никому не отдам.

— Чудак! Или тебе на земле девок мало? Зачем ловить призрак? Может она сама молния? Поймай на лугу любую девку, радуйся, как счастью. Ее в дом можно привести и не бегать за ней по облакам. Вон, присмотри в хороводе, сколько девок пляшут. Любую выбирай, свою, земную. И горя от нее не будет. Зачем тебе эта — из чужой сказки?

— А я люблю ее!

— А я хочу такую, чтоб меня любила и всюду бегала за мной.

— Эх-х, малыш, таких девок теперь нет. Не носят бабы на руках мужиков. Отошли те времена, — щелкнул кто-то по носу младшего.

А утром случилась беда. Пошел человек на кузницу, решил подковать кобылу, а она лягнула его копытом в грудь.

Степа так и повалился рядом, без дыхания, без света в глазах. Хорошо, что Катя оказалась рядом.

Принесли его в избу целой кодлой. Кто за руку, кто за Ногу, за голову тащил. Кто голосил, другие успокаивали человека.

Положили на широкую постель и, не доверяя фельдшеру, позвали бабку. Та в этих делах была опытной. И, едва глянув, достала котелок, разогрела его на печке, велела всем отойти, чтоб ни мешали и не сглазили. Уж и крутила чугунок, брызгала на него святой водой, сколько раз его грела, лишь под вечер человеку легчать стало, перестала кровь изо рта идти. И мужик спокойно задышал, открыл глаза. Снова Божий свет увидел. И обрадовался человек:

— Жив! — закричал во всю глотку.

Только к утру отошла от него бабка. Все заговоры и молитвы прочла. Чем только не обрызгивала человека и святой водой, и жабьей мочой, обносила свечой и лампадой, ложила на живот сон-траву и подорожник. Когда человек сел на койке, все люди, что были в доме, легко вздохнули:

— Будет жить!

Человек встал на ноги, прошелся по дому, попробовал присесть:

— Раненько, голубчик, силы пробуешь, для того день вылежать надо. А покуда не спеши. Нельзя тебе рисковать. Осторожным будь. И нынче от лошадей держись подальше. Вмятину тебе хорошую сделала. Нескоро заживет, — говорила бабка. Эти слова ее не столько Сергей, сколько Катя запомнила. И с того дня давай уговаривать человека уйти с конюшни. Мало ли, какая беда может случиться, а вдруг рядом никого не окажется.

Как бы там не было, время незаметно шло на поправку. Но иногда еще откашливался человек гулко, со сгустками крови, с болью. И скручивала его в штопор больная память.

— Нет, не жилец он на свете! Вишь, какая морда зеленая у него стала. И сам страшный. Ходит сутулый, ровно крючок. Куда ему жить, ноги разъезжаются, как у беременного. Долго не протянет, — говорила одна из старух, глянув на конюха. Ей затыкали рот, ругали, шикали, но старая на своем стояла.