Эльмира Нетесова - Чужая боль

Сашка вышел на дорогу. Здесь так вольно и просторно дышится, хоть запой. Но помня откуда возвращается, человек прикусил язык, помня, мертвых надо уважать.

Сашка спешил домой, понимая, как ждет и беспокоится о нем семья. Еще не подойдя к дому, он увидел прилипшее к окну лицо Анны. Девчонка внимательно всматривалась в темноту улицы. Увидев отца, побежала открывать дверь. Теперь ей нечего было бояться и переживать.

— А ведь не пришел на поминки тещи Павел Антонович. Назвал пустой затеей слезы и переживания. Мол, они не поднимут усопшего. Интересно, как он отнесется к смерти матери? Вероятно, тоже вот так пойдет в другую комнату пить чай. Нет, ничего не осталось в его душе человеческого. Ни одной теплины.

— Пап! О чем говоришь? Он для родной внучки грошового подарка не купил на Рождество и назвал это языческим обрядом. Ведь он так и уйдет из жизни нехристем. И даже наша бабка не сумеет его переубедить. Он прожил свою жизнь коряво, но гордится, считает, что жил правильно. Даже на Восьмое марта он не купил никому из нас грошового подарка. Зато на свой день рожденья ждет чего-то особого.

— Ай, не обращайте на него внимания. Он уже из ума выживает, — отмахнулась Наталья Никитична и призналась:

— Он теперь даже свою пенсию от меня прячет и сам забывает, куда ее положил. Потом меня спрашивает. Ну не смешно ли? Мне на день рожденья купил подарок. Принес домой, сунул и забыл куда. До сих пор найти не может. Весь дом перевернул. Все ищет. А найти не может.

— Мозги ослабли.

— А были ль они у него? — вмешался Сашка.

— Я вчера на поминках такого же наслушался. Сидит женщина и хвалится, что пятую пенсию в своем доме найти не может. Одна живет. От кого прячет, спроси ее? Она еще по молодости от деда деньги прятала, но тогда помнила, куда ложила. Теперь памяти не стало. Часто внук подсказывает ей, где деньги лежат. Выручает малец, иначе, хоть вой. Соседи уже смеются над нею, зачем прятать от самой себя!

— Таких полдеревни наберется. Кто от дедов и бабок, другие от внуков прячут. А чего их прятать? С собою не заберешь. На тот свет с голыми руками пойдешь, — ответила старуха, пожевав губами, и добавила:

— Оно и Павел прячет зряшно. Вот не станет его, и начнут находить по всем углам его заховки. Ни раз злым словом вспомнят мужика. Нет бы жил как Иван, вся душа нараспашку.

— Кто их знает, кто прав, — встряла Анна. И рассказала:

— У нас в институте одна училась. Все пять лет тумбочку на замке держала. Ясно, что и с ней не делились ничем. А кому нужна жлобина? Так вот однажды уехала она в отпуск, комендант ее тумбу открыл. Так в ней десяток протухших яиц и кусок сала лежали. Все завонялось, позеленело, все выкинули. Стоило вот такой вонью всех мучить. Она как вернулась, ее мигом в другую комнату переселили, за жадность. У других девчонок такой привычки не было. Ели, что было, и никто друг от друга ничего не прятал. Жили как родные, никогда ни в чем не отказывали друг другу. Вон и теперь, подыскивают мне девчонки место работы, где зарплата повыше. А как иначе. Хочешь не хочешь, крутиться надо.

— Ну, у вас то что? Девичье общежитие, там всегда порядок! — вставил Сашка.

— Не скажи, тоже всякое случалось. Двоих из соседней комнаты выгнали за проституцию. Приработок нашли, всякую ночь повадились ребят водить. И все новых, за «бабки». Не захотели, как другие работать. Ну, девчатам надоел этот бардак. Пожаловались коменданту, та много не говорила, вытурила взашей. Вот и оказались на улице те пташки. А еще одна и вовсе оборзела. У своих воровала. У одной деньги, у другой украшенья стянет. Конечно, поймали с поличным. Вломили круто и сами выгнали из комнаты. На всю общагу ославили ворюгу. И вытрясли все. Да только ли это? Хватало своих заморочек, — ^ впервые пожаловалась Анна.

— А чего у своей бабки жить отказалась?

— У нее хуже, чем в общаге. Каждый день мою сумку проверяла перед уходом. Легко ли такое пережить.

— Досталось тебе, — посочувствовал Сашка.

— Я тогда вздохнула, когда мне отдельную комнату снял у бабуси. Мы и теперь с нею дружим, хоть сколько лет прошло. Когда приезжаю в город, всегда ее навещаю. Честный, добрый человек, вот тебе и чужая.

— Видишь ли, у матери давняя привычка была. Она с детства все мои карманы проверяла. Выворачивала наизнанку. Ну, не приведи Бог, сигареты выудит или мелочь какую вытряхнет, такой шухер поднимет, ничему не обрадуешься. А бывало всякое. Ох, и доставалось от нее на каленые. Сколько позорила перед пацанами, счету нет. Я у нее из бандитов так и не вылезал, Все годы проходил в отребье и разбойниках. Сыном никогда не называла. Стыдилась меня. Да и не только она. А потом я перестал ее понимать. Вот так и отдалились друг от друга. Я и теперь с нею не откровенничаю и не делюсь ничем. Неспроста это, Аннушка. Родив меня по ошибке, она так и не стала матерью. Часто теперь задает вопрос, почему отношусь к ней как чужой? Почему она себя о том не спросит? — вздохнул человек и продолжил:

— Вот попал я на зону. Чужие люди помогли выбраться оттуда. Она и пальцем не пошевелила. Так и посчитала, попал, значит, за дело. Ни письма, ни посылки за весь срок не получил от нее. Да разве это мать? Она ею и не была. Жила для себя, в своей коробке. Я для нее не существовал. А когда пришла старость, за спиною ничего. Максим и тот все понял. Не случайно отвернулся.

— Ну, ты же знаешь, ушел он от нее.

— Знаю. Не случайно. Когда-то ко всем при-ходит своя расплата. Только она ничего не поняла до сих пор.

— А я думаю, что дошло до них обоих.

— С чего взяла? — удивился Сашка.

— Я чаще с ними бываю наедине, слышу их разговоры, споры. Они уже не столь категоричны как раньше. И о нас уже задумываются всерьез.

— Это ты о чем? — заинтересовался Сашка.

— Думают, на кого оформить квартиру, на кого дачу. Раньше это и в голову им не приходило. А теперь поняли, что и их жизни придет конец. И им надо после себя что-то оставить, иначе отойдет бездарно государству. Это больше всего волнует их. А еще как поделить чашки и ложки между нами и Максимом. Как будто без них не обойдемся. Слушаю порою и думаю, в своем ли они уме, ведь жизнь прожили, а так бездарно и пусто. Хотя копни, самыми умными себя считают.

— Да Бог с ними! Не суди! Они свое, считай, уже прожили.

— Вернее, отмучились, — поправила Анна.

— Может и так. В их возрасте завихренья не диво. Наверное, мы к тем годам станем такими же, если доживем.

— Я не хочу! Лучше меньше прожить, но хоть с какой-то пользой, не мешать своим детям, не быть обузой.

— Они себя такими не считают.

— Пап! Ну, а к чему их бессмысленные при-езды?

— Скучать стали.

— И ты поверил. Да им девать себя стало некуда. Вот и едут, не зная зачем.

Пока они спорили, тихо уснули на печке бабка с внучкой. В обнимку, под недосказанную сказку.