Эльмира Нетесова - Чужая боль

— Я не только пердеть горазд, но еще обо- срать смогу любого кто подойдет. От пояса до самых ботинок. Год не отмоетесь ничем. Вокруг меня, даже на свалке, ни комары, ни мухи не летали. Неспроста моей защиты боялись. Дохли на лету…

— Так вот этот Егорка, чтоб его сторожевые псы отодрали, целых полгода очеловечивался. Все привыкал!

— К чему? — спросил Сашка.

— Ну уж не к жратве и шконке. Это для него подарком с неба было. Его, заразу, вкалывать заставляли. Лопата вместо кнута целыми днями его спину гладила. Бывало, чуть отвернись, Егорка уже сидит или на земле валяется. Измучились с ним вконец. Только через полгода вкалывать стал. А когда получил постельное белье, так обрадовался и брякнул:

— А я тут насовсем останусь. Чего я на воле не видал? Тут все готовое. И одежка, и кормежка, ни о чем самому не надо думать. Если меня отсюда выпрут на волю, я прямиком на огород к губернатору. Меня тут же воротят. Глядишь, долго не стану маяться. Здесь я к культуре уже приучен. Чистое исподнее имею. Где его на воле возьму? Тут же рай!

— Когда его спросили, как в бомжах оказался, Егорка так и ответил, что вырос на свалке и иной жизни не знал. Не видел ни отца, ни мать. Под утро нашли бомжи мальчишку. Что-то запищало в мусоре. Взялись откапывать и выволокли на свет голожопого мальца. Он уже задыхался. Бомжи мальчишку выходили и вырастили. Стали его большой семьей, друзьями. Таких как он на свалке много. И с каждым днем все больше становится.

— Озверели люди. Звери своих малышей не бросают. Хотя у них, как говорят, только инстинкты, любви не знают, — вставил Юрий.

— Пусть бы меня медведица высрала. Может легче жилось бы! — сказал Василий.

— Где же теперь тот бомж? — спросил Сашка.

— Да кто его знает.

— Слыхал от бабкарей, в деревне пристроили. Дали избу, работу, вроде прижился отморозок. А кому охота за него получать? Ведь тому Егору терять нечего. А что как и впрямь возникнет на участке губернатора и обчистит, поможет, как мэру справиться с урожаем! Ведь первым делом за это начальство зоны отдерут. А каждому свою задницу жалко. Вот и выпихнули Егорку подальше от города. Пусть там прикипится.

— Пока о нем не слыхать. Жив иль умер, кто знает. За вольных кто тревожится? Кому они нужны? За нас хоть отвечают. А выйдем, тут же забудут. На свободе тоже не все нужны. Коль за жизнь не держишься и никому в ней не нужен, пропадешь мигом, — согласился Иваныч.

— Сашка, тебе с месяц ждать результат. Обдумай, куда податься, как жить станешь дальше. Про завтрашний день уже нынче беспокойся. Ты ж не со свалки, в семье родился, — напомнил Иваныч.

— Телом, да! У родителей жил. А душа на свалке канала. В своей семье хуже, чем у чужих жилось. Меня ни во дворе, ни на улице столько не обижали как дома. Бывало, прибегу, хвать из вазы яблоко или персик. А мне, как плевок:

— Свинья! Иди хоть лапы помой!

— И по рукам! Да так, что уже ничего не хотелось. Ложил фруктину на место и с воем обратно во двор. Подальше от стерильной интеллигенции обосравшей душу, — вспомнил Сашка хриплым от обиды голосом.

— А меня за хлеб колотили. Отломлю краюху и если не успею выскочить, то мать тут же за ухо схватит. Зачем буханку испаскудил? Почему не отрезал ножом как человек? И в угол мордой зашвырнет, продержит до самой ночи. А когда я вырос, все удивлялась, почему мамой не зову, почему груб и холоден с нею. А каким мне надо было стать после всего? — подал голос с соседней шконки пожилой, седой зэк.

— А я свою старуху проучил однажды. Сидел во дворе с девчонкой, на скамейке. Нравилась она мне. А тут маманя. И враз мне по морде. Обозвала гнусно. Дебилом, козлом, еще какими- то пакостями. Я со стыда сгорал. Подружка убежала. А меня такое зло взяло. Ну, пусть бы дома, один на один высказалась, дотерпела бы, так нет, ей опозорить захотелось. Ну, я ей решил устроить. И, как только она вышла вечером на балкон, я и закрыл за нею двери на ключ. А уже прохладно было. Ох и колотилась дурковатая, часа два барабанила, орала, я ни в какую не открывал пока отец со второй смены не вернулся, он ее выпустил с балкона. Мать ко мне с кулаками полезла. Я отшвырнул в угол, куда меня пацаном ставила. Она в слезы и к отцу жаловаться. Тот никогда никого не бил и не ругал. В этот раз тоже отмахнулся и сказал, чтоб сами разобра-лись. Вот тогда я к обоим подошел, пригрозил навовсе из дома уйти. Отец мигом подскочил, выслушал обоих. Повернул мать спиной, да как дал ей пинка под жопу. Вбил в спальню и сказал:

— Отстань от сына! Он уже взрослый. Не при- ведись его опорочить. Мне дешевле тебя заменить, чем мальчишку потерять. Не то саму уделаю так, что за двери не выйдешь. Не доводи ни меня, ни мальца! Иначе о том пожалеешь. Завтра замену тебе приведу!

— С тех пор легче стало. Конечно, бурчала, пилила, но уже один на один. И орать, обзывать перестала. Ну и я запретил ей подружек в дом водить хороводами. А то жизни от них не было. Всех отвадил мигом. Целыми днями трещали, как сороки. Тут же в доме тишина и никого чужих. Она с тоски на работу устроилась. Отец нарадоваться не мог. Баба человеком стала. Вот так и отучили бездельничать в доме. А когда в армию пошел, после службы к своим не вернулся. Женился, стал работать. Я с тещей лучше уживался, чем с родной матерью. С нею жену так и не познакомил. Лишней беды не захотел. Так вот и теперь, теща посылки шлет, письма вместе с женой пишут, а от своей ни строчки. И знать о ней не хочу. Мне теща — мать…

— Это она тебе тепляк подкидывает?

— Сама вяжет свитеры, носки, шарфы и шапки, перчатки и варежки. Не забывают меня.

— А за что сел, Степка?

— В аварию влетел. Сбил двоих. Вот и получил. Но уже половина срока прошло. Прошу помилования. И не только я, а и теща. Она участница войны. Может ее письма с жалобами помогут. Ведь сбил двух алкашей. Оба были «в дубину» пьяными.

— А если выпимший, так уже не человек по- твоему? Или ты не выпивал? Задавил враз двоих, еще и паскудишь покойников? Небось сам набрался до свинячьего визга коль двоих не увидел!

— Я трезвым был. А они с деревенской дороги на трассу чуть не на карачках выползли. Разогнуться не могли. Ноги не держали. Кто ж специально на людей попрет, только глумной! — защищался мужик отчаянно.

— Эй, Сашка! Тебя на выход требуют! — сунул голову охранник.

— Кто? — вскочил мужик со шконки.

— В спецотдел. Видно, что-то новое по делу скажут. Для базара не зовут! — повел человека из барака.

— Уже не ждал. Две недели прошло. Думал, наверное, что забыли о тебе? — улыбался Киселев вошедшему Сашке.

— Честно говоря, ждать стало трудно.

— Не одного тебя, сразу пятерых мужиков выпускаем. На каждого документы оформил. А это все время потребовало, — прищурился человек и спросил:

— Ну, а ты как? Обмозговал свое будущее или ничего не придумал?