Гред Фукс - Мужчина на всю жизнь

— Сними по крайней мере эту тряпку. — Она сорвала с него передник и повела в гостиную. — Нам надо с тобой поговорить… Садись, — сказала она и закрыла за ним дверь.

— В чем дело? — спросил он.

— Сейчас узнаешь, — сказала Ирена.

Но сначала он должен сесть.

— Тут пиво и водка, сигареты тоже есть. И, пожалуйста, не ори, помни: дети спят.

— Дело вот в чем, — сказала Ирена.

— Сперва, — сказал Хайнц Маттек, — условие было такое: или она продолжает работать, или мы разводимся. Ладно, работай, сказал я в конце концов. Но этого оказалось недостаточно. Я работаю две смены, объявила она, а ты одну. Хорошо, сказал я, каждый по полторы.

— Этого тоже недостаточно, — сказала Ирена.

От изумления он раскрыл рот.

— Твоя жена тебя любит.

Он рассмеялся.

— Ты простофиля! — крикнула Ирена.

— Сиди, не вставай.

И он узнал, что, оказывается, недостаточно примириться с тем, что жена растрачивает свои силы на распаковке товара. Узнал, что, оказывается, недостаточно примириться с отсутствием в этой квартире настоящей семейной жизни. Что недостаточно, оказывается, и того, что он способствует ей в этом и подогревает создавшуюся нетерпимую ситуацию. И уж совершенно недостаточно, что сам он при этом становится комической фигурой. Он должен, оказывается, еще и любить ее за это.

Но он не только узнал, что всего этого, оказывается, недостаточно, вдобавок это было еще и неправильно. Оказывается, он ведет себя как турецкий паша. Он, каждый вечер подвязывающий себе передник, оказывается, использует свою жену как прислугу. Он, уже много месяцев не спавший со своей женой, оказывается, использует ее как сексуальный объект.

— Что это за слова? Где ты только их набралась?

— Прекрати, Ирена, — сказала Марион.

— Не будь сентиментальной, — сказала Ирена. — Нужно высказать все разом.

И он узнал, что все, что он делал до сих пор, и то, как он это делал, было неверно. Узнал, что работа на складе для женщины единственная возможность возвыситься от состояния прислуги, или рабыни, до состояния человека. Узнал, что, к сожалению, еще далеко не всем женщинам дозволено распаковывать товары. И что вдобавок женщины, которые распаковывают товар, получают за свой труд меньше, чем мужчины, занятые той же работой. И чтобы изменить это положение, услышал он, нужно изменить и все остальное. Только в отдаленном будущем, когда он уже будет ходить с палочкой, когда он будет долгие годы на пенсии и на горизонте замаячит второй инфаркт, вот тогда, наверно, сложатся такие отношения между мужчиной и женщиной, которые женщину устроят. А пока, сказали ему, надо пытаться, чтобы сложились отношения, которые устроят ее хотя бы частично. И следовательно, мужчина должен включиться в борьбу за право женщины распаковывать товары. Только когда он начнет воспринимать эту проблему серьезно, он станет серьезно воспринимать и женщину вообще.

— Ну, в таком случае желаю вам приятно провести вечер, — сказал Хайнц Маттек. — Я пошел пить наше, мужское пиво.

Уже в дверях он сказал Ирене:

— Теперь понятно, почему от тебя муж сбежал.

Когда на другой день Марион вернулась домой, на вешалке ее ждал конверт с запиской:

"Я уехал. Буду звонить".

Хайнц Маттек представлял себе все это иначе. Еще вчера в гостиничном номере с двумя бутылками пива на ночном столике, созерцая большой потек на потолке, он переживал небывалый подъем, наслаждался богатством вдруг раскрывшихся перед ним возможностей. Но уже на следующий день — погруженный в свои мысли, он почти доехал до дома — он стоял перед табличкой с гостиничными расценками, что висела возле его двери, и размышлял, идти обедать или нет. Он испытывал волчий голод (на этот раз ему нечем было перекусить в перерыве), однако в конце концов все-таки решил отыскать супермаркет и там купить себе что-нибудь из еды. Украдкой прошмыгнув с пакетом мимо женщины-портье в свой номер, он начал торопливо есть прямо из бумаги. Потом пересчитал оставшиеся деньги.

Он занялся просмотром газетных объявлений о сдаче комнат. Поначалу он звонил. Но должно быть, что-то было не так в его голосе или в манере говорить, потому что все меблированные комнаты в тот же миг оказывались уже сданными. Насторожился он лишь после того, как однажды его спросили, чем он занимается, и только потом отказали. С этого момента он принялся ездить по адресам. Звонил. Приоткрытые двери, халаты, увядшие лица, в глазах ничего, кроме спеси. Холодные, злые глаза, мерившие его с головы до ног. Он явно не принадлежал к тому сорту людей, которым с готовностью сдают комнаты.

Он все больше терял самообладание, грубил, прямо-таки нарывался на отказы и наконец отправился в районы победнее. В Бармбеке ему отворила старая женщина, почти совершенно глухая. На его счастье. Она стала звать мужа. А он тем временем подавил свою злость. Когда появился муж — из таких же, как он сам, это было видно с первого взгляда, — он даже сумел улыбнуться. И получил комнату.

В квартире воняло. Тошнотворно-сладковатый запах, от которого он задыхался. Как будто к его лицу прижали старухино белье. Отворяя входную дверь, он всякий раз стискивал зубы и, стараясь не дышать, шел по коридору в свою комнату. Телевизор работал, не переставая, с пяти часов вечера и до окончания программы. Из-за того что хозяйка плохо слышала, он был включен на полную мощность, и это при открытых дверях. Под окнами его комнаты был перекресток. Стекла дрожали от проезжавших мимо тяжелых грузовиков.

Всякий раз, когда после работы он попадал в свою комнату, его охватывал жуткий страх, исчезавший лишь после того, как он выпивал три-четыре рюмки водки и бутылку пива. Так что он немедля направлялся в ближайшую пивную.

Принадлежала она некоей Рамоне Дикхут, которую все звали Мони. Около половины пятого возле стойки уже толпилась масса людей, которые возвращались с работы. Ближе к шести пивная пустела и появлялись господа в пальто из верблюжьей шерсти, с седеющими висками, с крупными перстнями и в обтрепанных брюках. Примерно в половине девятого за столиками рассаживались пожилые пары, сегодня одни, завтра другие — в зависимости от того, какая передача шла по телевизору.

Вообще-то страх жил в нем постоянно, менялась лишь интенсивность ощущения — смотря где он находился и сколько выпил. Этот страх будто засасывал его все глубже и глубже.

Слегка излечивало от этого простаивание в пивнушке у Мони, ну и работа тоже. Он хватался за любые сверхурочные, какие только мог заполучить. И благодаря этому был на хорошем счету у мастера, товарищи же почти не замечали его, впрочем, он и сам не слишком стремился к дружеским контактам. Конни Нойбергер дважды пытался вручить ему письма от Марион, но он их не взял. У Мони он всегда сидел в углу между стеной и стойкой. Прислушивался к разговорам и заглядывал Мони в вырез платья, когда та наклонялась; около двух, когда Мони уже готовилась закрывать свое заведение, он принимался угощать всех подряд. По субботам он отсыпался. А вечером опять шел к Мони.