Герд Фукс - Мужчина на всю жизнь

— А уж у тебя-то там, поди, вообще ничего нет, — взвизгнула Райсмюллерша. Все так и покатились со смеху; самое время перейти к следующему анекдоту.

Он был чем-то похож на жаворонка, этот студент, не так чтобы уж очень маленький, но хрупкого телосложения. "Да на нем вообще нет мяса", — заорала Райсмюллерша, заключив его однажды в объятия. Свои длинные волосы он прихватывал на затылке резинкой. Работал он в паре с Марион, и время от времени, когда парню приходилось совсем туго, она вскрывала вместо него очередную коробку. И хотя у нее самой работы было по горло, она всегда тотчас замечала, когда ему было особенно невмоготу. Ирена работала напротив и всякий раз, когда близился завтрак или обед, втягивала его в общий разговор, и они все вместе, вчетвером, шли в столовую и усаживались за один столик.

Ирена задавала вопросы ("А почему вы бунтуете?"), Райсмюллерша вставляла свои замечания ("Вы бы лучше поработали"), а Марион слушала ("Но разве вы не хотите, чтобы у ваших детей были по-настоящему образованные учителя?"). Когда он говорил, тихо, спокойно и отнюдь не робко, она глядела только на него, и время от времени Ирена толкала ее в бок ("А ты что думаешь по этому поводу?") только для того, чтобы она хоть на минутку отвела глаза в сторону. Горластая Райсмюллерша тоже была полноправным членом их сообщества. В таких случаях ее было не узнать. Куда девалась бойкая баба, у которой всегда было наготове подходящее соленое словцо, она сидела слегка растерянная и молчаливая. Иной раз Ирена обнимала студента за плечи и громко кричала, так, чтобы за соседними столиками слышали:

— Ну, так что же мы делаем сегодня вечером?

Уже с неделю как установилась настоящая летняя погода. Можно было выйти на улицу без тяжелого пальто, без куртки, с ощущением легкости и свободы. Это было прекрасно, хотя и чуточку тревожило.

В один из воскресных дней Марион предложила съездить куда-нибудь после обеда. Просто взять и сняться с места. Отправиться куда глаза глядят.

Дети пришли в восторг и начали было собираться. Но вдруг заметили, с каким видом отец наблюдает за ними.

— Ну, идем же, — сказала Марион и взяла его за руку. Он зажег сигарету, а руку отнял.

— Папочка, — воскликнула Рита, обнимая его за шею.

— Отстань. — Он отбросил ее руки.

— Нет так нет, — сказала Марион и принялась убирать посуду.

— Мы можем после сходить в кафе на углу.

— Да ладно, — сказала она.

Считалось, что только он может вести машину. Ключи до сих пор висели в прихожей.

Когда снова зарядили дожди, Марион поняла, что тревожилась не из-за погоды. Она постоянно заставляла его то сходить с нею в кино, то просто зайти выпить кружку пива. И тем самым вынуждала его в кои-то веки прилично одеться. Она сомневалась, моется ли он теперь как следует. Он стал неряшлив. Марион находила под кроватью грязные носки, кругом были разбросаны несвежие рубашки. В ресторанах он вел себя неуклюже, робел, заказ и тот не мог сделать, на обратном пути цеплялся за ее локоть, а однажды у него не оказалось при себе денег.

Но из дому она стремилась вовсе не ради него. Ей, ей самой хотелось выбраться куда угодно, лишь бы подальше от неподвижных глаз, которые словно рассматривали что-то за ее спиной. Ей хотелось увидеть людей.

Однажды вечером она скользнула к нему в постель. Желание ощутить рядом другое тело было столь велико, что каждая клеточка кожи, казалось, причиняла боль. Но обнявшая ее рука была такая тяжелая, такая неживая, что она вернулась назад в свою постель.

— Кстати, я аннулировал заказ на летний домик.

Они сидели за ужином.

— Но ты же не можешь решать один, — сказала она.

— Могу, — ответил он.

— Так ведь вопрос вовсе не в деньгах. Доход-то у нас теперь больше прежнего.

— И все-таки очень даже в деньгах.

Он продолжал спокойно есть, и они поняли, что тут уж ничего не поделаешь. Ей вдруг стало невмоготу. Она разрыдалась.

Надо же такое сделать.

Все они сволочи.

Чего ж от них ждать.

Дети пытались ее успокоить. Он вышел из кухни. Когда она наконец поднялась, тело у нее было словно налито свинцом.

— Не понимаю, зачем ему это надо, — сказала Рита.

Отпускные проспекты все еще лежали на буфете.

— Я тоже не понимаю, — сказала Марион и швырнула их в помойное ведро.

На прощание студент выставил бутылку шампанского. Они пили из пластмассовых стаканчиков в помещении столовой. Все были уже в плащах, собираясь уходить.

— Ты еще вернешься? — спросила Ирена.

— Куда же я денусь, — ответил он.

— Мы сохраним для тебя местечко, — сказала Райсмюллерша. — Правда, Марион?

Марион только улыбнулась. На том они и распрощались.

Я больше не выдержу, думала она теперь временами. По субботам и воскресеньям она спала до десяти, одиннадцати часов, вставала разбитая, подолгу сидела в халате на кухне, а входя туда, первым делом хваталась за сигарету. Около половины двенадцатого она принималась за стряпню. Сама она в обед почти ничего не ела, поскольку недавно завтракала, Рита тоже, только Хайнц и Карстен что-то лениво жевали, разумеется, если Карстен вообще находил пищу съедобной. Вслед за тем дети исчезали: мальчишка запирался в своей каморке, Рита уходила из дому, должно быть в какое-нибудь кафе, молочный бар, дискотеку. Он отсылал Марион назад в постель, а сам составлял посуду в мойку, прибирался в кухне, закладывал белье в стиральную машину, потом развешивал выстиранное, снимал его с веревок, складывал и убирал. Он работал с явной неохотой, даже не пытаясь скрывать раздражение и усталость.

Как-то раз в субботу днем в дверь позвонили. Карстен отворил, и в кухню, весело размахивая ключами от автомашины, промаршировал Гюнтер.

— Доброе утро. Погодка нынче хоть куда. Добрый дядя Гюнтер приготовил вам сюрприз. Он подал вам автомобиль. Чтобы вы тоже разок выбрались на природу. Ну, что скажете?

И тут Гюнтер увидел, как одет Хайнц. Тот как раз собрался вынуть белье из стиральной машины и повязал фартук.

— Слушай, что у тебя за вид?

В самом деле, что у него за вид?

— Хайнци, дружище, ой, не могу! Сейчас лопну от смеха.

Хайнц Маттек оглядел себя с головы до ног и тоже расхохотался. Теперь смеялись оба. Оба держались за животы. Оба весело гоготали.

А Марион стояла рядом.

И тут она взорвалась.

Нанизывая друг на друга, а впрочем, еще и варьируя выражения типа "осточертело", "осатанело", "опротивело до омерзения", "обрыдло" и "засело в печенках", адресовавшиеся всей мужской половине человечества, она выставила Гюнтера за дверь.

Затем, выпалив разом целую обойму существительных вроде "олух", "кретин", "идиот", "простофиля", "тряпка", "бревно", "мерзавец", "босяк", "шпана", "мразь", "слюнтяй", "голодранец", на этот раз конкретно в адрес супруга, она сорвала с него передник.