Виктор Ярошенко - Повторение пройденного

— Эх, товарищ старший лейтенант, знали бы вы, как руки на них чешутся, уж очень медленно идем!

— Дойдем, — спокойно сказал сержант Донской, — и возьмем его, как куру, за шею. — Он стиснул свой огромный кулак так, что пальцы побелели.

* * *

Мы притащили из ангара два тяжелых мотора — «Нептун» и «Вихрь», и Вячеслав, радуясь свиданию с ними, улыбался и похлопывал по крутым бокам.

— Залежались, голубчики, застоялись в стойле!

Мы оттолкнулись, загребая веслами, сплавились вниз по течению. Там нас ждали остальные члены экипажа, шофер Коля — высокий, могучий парень, который играючи взял «Нептун» на плечо; худенький и чем-то озабоченный слесарь Валерий и его жена Люда. Валерий с Людой только что поженились и не расставались теперь ни на шаг.

Вечером собрались все снова испытывать моторы. На набережной, увидев нас, нагруженных туристской амуницией, собралась толпа, под шуточки которой Валерий со Славой возились внизу с моторами.

— На водных лыжах сейчас будут кататься, — предполагали в толпе.

— Какие сейчас лыжи, лед еще идет!

— А я вам говорю, на лыжах, они летом все на лыжах гоняли, я их знаю.

Подошел кто-то знакомый, поздоровался, крикнул:

— Куда идете?

— К Матросову хотим сходить, — просто сказал Слава.

* * *

Уже темнело, когда они подошли к деревне Осипово. Деревни не было, они уже привыкли к этому, даже печи не торчали, как обычно, из-под снега, их тоже свалили танками, чтоб не было ориентиров. Но на командирской карте деревня была, и должны были они здесь ночевать. Еще на днях тут проходила линия немецкой обороны, вились траншеи, виднеясь холмы дзотов, повсюду валялось брошенное в поспешном отступлении снаряжение. Разведчики быстро обшаривали траншеи.

— Эй, здесь блиндажи, идите сюда! — крикнул кто-то.

— Осторожно, — предупреждающе скомандовал Артюхов, — не двигаться, пусть саперы проверят все! Блиндажи могут быть заминированы.

Саперы быстро скрылись в траншеях, разошлись по блиндажам. Роты остались стоять на ветру.

Вдруг из ближнего блиндажа выскочил молоденький сапep, бросился к Артюхову.

— Товарищ старший лейтенант, там...

Лицо его было белое-белое, а глаза пустые.

— Пятеро за мной, — сказал Артюхов и пошел к блиндажу.

Матросов, Белов, Копытов, Донской и лейтенант Королев, командир взвода, бросились за ним.

Дверь в блиндаж была узкая и заклинилась, протискивались по одному. Там было темно и холодно.

Артюхов зажег фонарь, луч упал на добротную бревенчатую стену, перешел на стол с разбитой рацией, бутылочным стеклам, скользнул к другой стене, там стояли две железные кровати со сползшими на пол тюфяками.

Луч опять вернулся, пополз на пол — опрокинутые стулья, разбросанные вещи.

Королев включил свой фонарь, направил его в другую сторону. Все вздрогнули одновременно. Босые ноги торчали из-под вздувающегося ковра.

Артюхов махнул фонарем, двое подошли и с опаской стали приподнимать ковер. Два фонаря выхватили из темноты узкое пятно света, и в этом пятне тускло блестели вытаращенные, остекленелые глаза. Много глаз. В блиндаже было очень тихо. Очень. Ковер отбросили в сторону. На застывшем земляном полу лежали женщины.

* * *

Вечером в пятницу все было уже готово, можно было выходить. Мы сели в лодки по трое, забросили снаряжение. В нашей лодке сел на мотор Слава, во второй — Валерий. На его «казанке», более устойчивой, потому что она была с булями, разместили бочку с бензином. Было холодно, натянули надувные жилеты, подняли воротники. Опять собралась толпа. Наш «Нептун» завелся сразу, и Слава, резко развернувшись, бросил лодку вниз по течению, оставив за собой сизое облачко выхлопа и пологую, тугую волну. «Вихрь» тоже заревел, и Валерий, черкнув булем воду так, что поднялся столб брызг, сделал дугу и пошел за нами.

Коля, сидя рядом со мной, устраивался поудобнее, и от каждого движения его большого и сильного тела лодка ходила ходуном. Мы на средних оборотах осторожно шли вниз по течению мимо сползающих в воду заборов, теплиц, затопленных огородов, выйдя наконец из города, прибавили скорость. Лодки, ревя, летели по реке, щедро наполненной сверх края вешней водой.

* * *

Мертвые женщины. Это было видно сразу. Они лежали голые, совсем голые, застывшие на морозе.

— Посмотри, — сдавленно сказал Донской. — Посмотри!

Матросов отвернулся, его била дрожь.

— Боже мой, — сказал Королев, — вы посмотрите! Это же еще совсем дети!

Они были убиты не сразу. Девичьи, набухшие груди изрезаны ножами. Залитые кровью животы зияли ранами — били из автоматов, в упор. Били и смотрели на агонию.

Матросов кинулся наружу. Белов за ним. Матросов стоял у края траншеи, прижав лицо к холодной земле, и рыдал, не скрываясь, захлебываясь, в голос. Белов прижался к нему, его трясло.

— Что же это, Витя, а? Что же это! Какая ж это война, Витя! Девчонок ножами по животам, Витя! Я, может, с девчонкой-то целовался раз в жизни, а они ножами по животам! Такие голые. На полу. Их накрыть надо, накрыть!

Стараясь не смотреть на их страшную наготу, солдаты завернули убитых в ковер, в застывшей земле долбили могилу. Могила нужна была большая — на восемь человек. Работали молча, исступленно, всю свою ненависть и отчаяние стараясь вогнать в эту работу.

Артюхов составил акт о зверствах фашистов, и они поставили свои подписи как свидетели. — Я теперь им по гроб должник, — почти не разжимая обветренных губ, говорил Матросов Копытову. — У меня на атом свете нету жизни другой, как фашистов бить, понял? И днем и ночью — всегда. Руку оторвут — одной буду воевать. Ноги оторвут — ползком поползу. Не было у меня ни родных, ни близких, каждый на войне кого-то потерял, а я — нет. Теперь и у меня свой счет, как за сестренок своих. Пятьдесят лет пройдет, старым стану, а этого не забуду. Как услышу, что где-то фашист объявился, пойду и этими вот руками убью!..

Вечером их догнала почта, привезли письма, газеты. Матросов получил письмо из Уфы. Товарищи рассказывали о таких далеких, забытых почти делах, о нормах выработки, о том, сколько снарядных ящиков сделали они за прошлый месяц, про самодеятельность, про уроки. Выло странно и дико, как из другого мира, читать это. Матросов хотел написать им про сегодняшний день, чтобы они почувствовали и поняли, что такое война, как это бесконечно омерзительно и страшно, как убивает она душу, не оставляя ничего, кроме испепеляющей ненависти. Но написать все, как было у него, не хватило сил. Да и они слишком привыкли к каждодневным сводкам Информбюро, к цифрам, к сообщениям о тысячах и сотнях убитых и расстрелянных. Это надо увидеть, а увидев, возненавидеть. Он писал скупо и сосредоточенно, пытаясь объяснить главное из того, что он сейчас чувствовал.