Леонид Жуховицкий - Ночной волк

— Говорите!

Молчание.

— Перезвоните, не слышно.

Молчание.

Я положил трубку, зажег лампу. Четверть седьмого. Рановато. Так рано мне не звонят.

Полежал минут пятнадцать — никто не перезванивал. Может, номером ошиблись? Ну и черт с ними. Высплюсь, а уж там покумекаю, что к чему.

Снова я проснулся около десяти, и опять от звонка. И опять трубка молчала. Это мне, надо сказать, уже всерьез не понравилось.

Похоже, кто-то проверял, дома я или нет.

Я поставил кофе, сделал яичницу, к сожалению, из одного яйца, больше не было. Хлеб зачерствел, но в черством хлебе есть свой кайф, как, впрочем, в любой еде.

Вымыл посуду, кинул в сушку. И, словно вспомнив что-то, подошел к окну.

Во дворе было довольно людно. Две бабуси с колясками сидели на лавочке у трансформаторной будки. Девочка лет десяти бежала через двор. Гражданин в шляпе вышел из подъезда напротив и хорошим мужским шагом двинулся к выходу на улицу, а оттуда, навстречу ему, прошла женщина с авоськой.

Все.

Я успокоился. Ну, звонят. Не думать же об этом всю оставшуюся жизнь. Бог даст, само прояснится.

Часов в двенадцать был еще звонок. Молчание.

Может, телефон барахлит?

Я звякнул Антону, попросил перезвонить. Нет, все работало — и он меня слышал, и я его. Никаких проблем. Антон спросил, что собираюсь делать. Сказал, сбегаю в магазин, а дальше планов нет. Договорились потом перезвониться. Найдется третий, сгоняем в преферанс.

Я уже накинул куртку и взял авоську, когда вновь позвонили. Поднял трубку — молчание. За окном был день, суббота, людные улицы. Страха я не ощущал, одно раздражение. Я спросил резко:

— Чего надо?

Неожиданно трубка ответила женским голосом:

— Мужичок, а мужичок…

От сердца отлегло. Всего-то и делов. А я уж напридумывал…

— Ну чего? — спросил я вполне дружелюбно.

— Трахнуться хочешь? — прозвучало из трубки. И — смех, глуховатый, как бы в сторону.

— Смотря с кем, — ответил я, не слишком удивившись.

— Да хоть со мной.

Голос мне знаком не был.

— А ты какая?

— Горбатая, — сказала женщина и вновь засмеялась.

— Тогда приходи, — позвал я весело, — как раз в моем вкусе.

А не удивился я вот почему. В нашей конторе подобные разговоры шли постоянно и не означали ничего — так, гимнастика языка, свидетельство непринужденности атмосферы и сближения полов. Тексты выдавались и покруче, матерная речь прочно вошла в обиходную. Мне этот взлет эмансипации не нравился, но кто я такой, чтобы учить других жить?

— Тебя как звать-то? — спросили оттуда.

— Вася, — это веселое имя первым пришло на ум, — а ты кто?

— Я-то? — Она помедлила и засмеялась вновь — ох, и смешливая девушка. — Дуня.

Так мы потрепались еще немного: она сказала, чтобы расстилал кровать, а я — чтобы не надевала трусиков. Откуда она узнала мой телефон, спрашивать не стал, все равно соврет. Потом она сказала то ли мне, то ли еще кому-то:

— Ты смотри, выходит, человек хороший.

Я подтвердил, что да, хороший.

И вдруг она проговорила совсем другим тоном, серьезно:

— А хороший, так сиди сегодня дома.

— В каком смысле? — не понял я.

— На улицу не выходи.

— Почему?

— Целей будешь. Не выходи на улицу.

Опять бред. Полный бред. Но в незнакомом женском голосе было вполне серьезное сочувствие.

— Слушай, — спросил я не сразу, — а в чем дело? А?

— В чем, в чем… Это тебе знать, в чем.

— Да не знаю я ничего!

— Так уж и не знаешь?

— Ну честное слово.

Мы ни слова не сказали о сути, но я чувствовал, что говорим об одном и том же.

— Чего ты натворил?

— Да ничего я не творил! Никому никакого зла не сделал.

— Так не бывает, — сказала она и вздохнула. — В общем, пока что сиди дома и не высовывайся. Понял?

— Понял, — ответил я.

— Вот и сиди.

Почему я сразу ей поверил? Не знаю. Наверное, сработали не столько слова, сколько сочувственная интонация.

— У меня даже хлеба нет, — сказал я растерянно.

— Дом большой?

— Мой, что ли?

— Ну не мой же, — с досадой бросила Дуня или как ее там.

— Нормальный. Восемь этажей.

— Вот и попроси, пусть жрачку принесут.

— Кто принесет?

— Ну не я же.

— И долго мне сидеть?

— Как получится.

На этой тюремной фразе кончать разговор не хотелось, и я вернулся к ее первым дурашливым фразам:

— А трахаться когда же будем?

— Останешься живой, успеем, — сказала она.

— Слушай, а лет тебе сколько?

— Сто, — сказала она и засмеялась. Очень веселая попалась собеседница.

— Нет, правда?

— Ну, двадцать. А тебе?

— Старый уже. Тридцать пять.

— В самом соку, — хмыкнула она.

— А ты вообще-то…

…Гудки, гудки…

Кто она? Что она?

Вновь подошел к окну, глянул. Нет, все спокойно.

Подумав, однако же залез на подоконник, как сумел, высунулся в форточку. И опять зазнобило.

Вот оно! На кирпичной приступке у соседнего подъезда сидел с газеткой крупный молодой мужик. Лицом, между прочим, к моему подъезду. Сверху мне были видны только широкие массивные плечи, объемистые ноги и кепка. Серая. Похоже, в клетку.

Я пригляделся. Ну да, в клетку.

Мужик был не тот, которому я вчера двинул в колено, покрупней, сильно покрупней.

Форма, что ли, у них такая? И у кого — у них?

Я слез с подоконника, сел на лежанку и сидел тупо минут пятнадцать. Это был полный бред, но за время со вчерашнего вечера я к нему привык и воспринимал как данность. Следят. Почему-то следят. И некогда разбираться, кто следит и почему — главное, просто уцелеть в этом абсурде.

Я снова залез на подоконник. Тот, на приступочке, даже позы не сменил. Я смотрел сверху на его кепочку. Чего ему надо? Убить меня? Но — за что?

Нет, искать логику в абсурде было бесполезно.

Я опять подумал про милицию. Телефон под рукой, ноль-два, а там скажут, к кому конкретно обратиться. Но — что я скажу? Следят? А где доказательства? Может, человек просто сидит, газетку читает. Ну подойдут, спросят, проверят документы. Не предъявит же он членский билет какой-нибудь там мафии! А за серую кепочку не посадят, это точно. Так что они уедут, а он останется. Или придет другой, уже не в кепочке. Не поставят же у подъезда троих ментов охранять мое спокойствие…

Внизу, в нашем подъезде, хлопнула дверь, кто-то вышел. Потом стало видно — мужчина, в плаще, с портфелем. Малый в кепочке прошел за ним десяток быстрых шагов и, догнав, что-то сказал. Тот остановился, достал зажигалку. Мой сторож не спеша закурил и вернулся к себе на приступочку.

Тут моя мысль опять заработала молниеносно.

Дверь! Прежде всего дверь. Вроде крепкая, дощатая, года два назад еще укрепили, ходили по дому такие умельцы, загоняли в стену железные штыри и брали за это полсотни, по нынешним временам даром. Все укрепили, и я укрепил. Слава богу!