Леонид Жуховицкий - Ночной волк

Вышел я далеко за Кольцевой, на остановке, насчет цены водитель застеснялся, две бумажки его вполне устроили.

Я отошел в лес метров на полтораста и там, за барьером из молоденьких елок, разглядел повнимательней, чем разжился нынешним дымчатым утром.

Денег оказалось мало, то есть много, очень много — но много для меня, двенадцать пачек, оклеенных бумажными банковскими крестами, по десять тысяч в каждой — не рублей. Дикие, бешеные деньги, но не настолько, чтобы без колебания и счета убивать всех вокруг, чтобы даже на случайного полусвидетеля спускать целую свору накачанных подонков.

Смешно, но прежде я ни разу не держал в руках зеленые. И странно было думать, что этих вот картинок, которые, постаравшись, можно рассовать по карманам куртки и брюк, мне хватило бы на всю дальнейшую жизнь, и на Изауру хватит, и Антона подстрахую, не придется ему горбатиться за кусок и койку. На троих хватит, а четвертого, так уж вышло, в этой жизни у меня нет.

А еще в двух кульках были жестяные коробки от импортных конфет. Я раскрыл первую — там оказалась стянутая аптечной резинкой пачка тоненьких книжечек, часть синих, часть серых. В верхней было листиков семь-восемь, заполнены лишь первые два, на одном написано по-английски, на другом цифра. Я четыре раза пересчитал нули. Нет, все точно: восемьдесят пять миллионов.

Вторая книжка была похожа на первую. Только цифра не совпадала. Четыреста двадцать миллионов.

Вот это было другое дело. За такие деньги можно убивать и без счета. Как водородной дурой — всех в радиусе ста километров.

Я пролистнул еще пару книжечек и вновь упрятал в коробку из-под конфет. Фантастические цифры алчности не вызвали. Такими деньгами не пользуются, они не для людей. Они для правительств, для партий, для всяких там корпораций. Для банд. А я не банда, даже вместе с Изаурой и Антоном не банда. Так что эти книжечки не для меня.

Я медленно пошел лесом вдоль шоссе, оно негромко гудело за низким ельником, посадками, наверное, брежневских времен. Между рядами уже подрос кустарник, приходилось петлять. Наконец я наткнулся на подходящую сухую канавку, раскидал прелую листву и выкопал узкую яму штыка в три глубиной. Сумка легла боком, я засыпал ее и крепко утрамбовал. Все равно, правда, получился горбик, но я прикрыл его прелью, сучьями и всякой дрянью, которую удалось найти поблизости, банками да склянками. Вышло нечто вроде стихийной помойки, куда побрезгуют сунуться даже грибники. Работа была забавная, по сути собачья: отрыл чужую кость и перепрятал. Ощущал я при этом азарт и злорадство, будто вершил справедливую месть. Впрочем, пожалуй, так оно и было. Привыкли, сволочи, что все кости им! А на сей раз не вышло, эта сахарная косточка перепала народу, не худшей его части в моем лице.

Отойдя, я оглядел свое поле чудес. Все было о’кей, еще бы пару следов собачьей жизнедеятельности — и вообще лучше не придумаешь. А, в общем, и так сойдет. Мало ли в подмосковном лесу грязи, кому придет в голову в ней рыться?

Я заметил сосну-рогатку с двумя вершинами и пошел от нее к дороге, прямиком, считая шаги, чтобы точно вычислить место. В кювете валялась классная вешка, бетонная плита, расколотая и грязная. Лет десять небось валяется, и еще тридцать пролежит, кюветы в России раньше, чем при всеобщем благоденствии, чистить не начнут. Я повернул к Москве и прошел обочиной шоссе до первого километрового столба.

Теперь все было ясно. Столько-то километров, столько-то шагов. Не потеряю.

По пачке зеленых было в карманах, две за пазухой. Пожадничал. Что я стану с ними делать? Хотя… Если, например, поменять квартиру…

Об остальном думалось отстраненно, никаких сожалений насчет зарытого не возникало. Уж это точно не мое, такой кусок не заглотишь. Вилла в Ницце, яхта, какой-нибудь «роллс-ройс» с шофером, шикарные отели… Наверное, интересная жизнь, но ведь чужая, напрочь чужая, я для нее не гожусь. Для такой жизни нужен фрак, пять языков с детства, дедушка-миллионер. А мой потолок — кооператив хоть в тех же Филях, «жигуленок» подешевле и садовый участок под Истрой. Вот такая жизнь будет моя. Такую и хочу, а о другой жалеть не стану.

Хозяйственная сумка гражданина Суконникова казалась теперь чем-то нереальным и неподъемным, вроде как Большой Кремлевский дворец.

Я дождался автобуса на Москву и поехал назад к «Юго-Западной».

Сумку гражданина Суконникова я бы с радостью отдал народу, тем более что зеленые народу нынче очень нужны. Вот только где отыскать тот народ, которому можно отдать две конфетные коробки? Выйти на площадь, и в толпу — хватай, мол, братцы? Так ведь передавят друг друга. А пробиваться к большим мужикам наверх… Не знаю, может, те большие и ничего, но единственный к ним путь — сквозь строй малых. А этих я знаю. Эти убьют. Из корысти, из зависти, просто, чтоб не отсвечивал, но убьют точно. От таких денег и нормальный человек озвереет, а среди чиновников нормальных не так уж и много. Озвереют и убьют. А это мне совершенно ни к чему, один раз меня уже пробовали убивать, и мне это очень не понравилось…

Спал я нормально, снов не видел, в кошмары не впадал, лишь, проснувшись, не сразу сообразил, что захламленная нежилая комнатушка — моя.

Жрать, само собой, было нечего, я оделся и поехал к Антону. У светофора гудел народ, иномарка врубилась в грузовик, рядом стояла «скорая».

Я дождался зеленого и в толпе пошел через улицу.

Теперь мне придется быть очень осторожным. Во всем. Я ведь сейчас, наверное, самый дорогой человек в Москве. Да нет, пожалуй, во всей России. Дороже министра финансов. Дороже президента. И умирать мне никак нельзя. Должен ведь кто-то вернуть хозяину украденное.

Накануне приятелю стукнуло сорок пять, отмечали без баб, спиртного было по потребности, закуски в обрез, кто-то притащил видик — так что разошлись с первыми трамваями. Просыпаться до полудня он никак не собирался. Однако пришлось.

— Привет, Чемоданов!

Голос в трубке был женский, молодой, знакомый — но сколько их, знакомых…

— Привет, — отозвался он хрипло.

— Ты чего, спал, что ли?

— Да так, чуть-чуть, — буркнул он, еще не поняв, перед кем приходится оправдываться.

— День же на дворе!

— Мало ли что день. Кто говорит-то?

— Ну, Чемоданов, — восхитились на том конце провода, — ты даешь! Дочку родную не узнал.

— Ксюха? — обрадовался он, уже совсем проснувшись. — Сама хороша, звонишь раз в пол года. Тут не то что голос, физиономию забудешь.

— Мог бы и сам звякнуть, — вернуло упрек дитятко, но развивать тему ни Ксюшка не стала, ни он. Мог бы и сам, конечно, мог — но трубку чаще цепляла мать, а с ней без крайней нужды лучше было не разговаривать. Разошлись давно и не по-доброму, бывшая жена, по счету третья, оказалась злопамятной, и в Ксюшкиных же интересах было не афишировать беседы с отцом.