Леонид Жуховицкий - Ночной волк

Лицо у него было добродушное, простоватое — Чемоданов не сразу нашел что сказать.

— Две сотни дам, — пообещал тот, — три даже.

Чемоданов спросил:

— Ты чего сюда пришел? Не знаешь, где блядей искать?

— Да скромный я, — пожаловался мужик, — не имел такого дела, не приходилось. Да и хочется, чтобы все хорошо, друг ведь, а тут все же артистки. Я там у них на Кавказе месяц гостевал, знаешь как принимали! Вино, шашлыки, дыни всякие… Мне сказали, сунешь пару сотенных, и порядок. А вот кому сунуть — хрен его знает!

Уже в трамвае Чемоданов подумал, что работенка предполагалась, пожалуй, чересчур веселая. Слава богу, пронесло.

Никогда баб не покупал, а уж продавать тем более не станет…

Ксюшка позвонила тем же вечером:

— Пап, ты чего убежал?

— А чего надо было, на тебя любоваться?

— Пап, ну это же конкурс, у них все так.

— А тебя чего на этот конкурс понесло? — помедлив, спросил Чемоданов.

Она тоже ответила не сразу:

— Ну… во-первых, интересно себя проверить. А потом — знаешь, какие там бабки? Там за спектакль — полтинник! За один вечер, понял?

Он тупо молчал. Вроде и возразить нечего. А с другой стороны…

— Ну чего ты молчишь?

— А чего тут скажешь? — вздохнул Чемоданов. — Ты теперь взрослая, свой мужик есть. Вот пускай он тебе морду и чистит.

От огорчения он даже трубку уронил. А когда поднял, шли частые гудки. Перезванивать он не стал, и Ксюшка не перезвонила.

Степу он повидал на другой день. Тот спешил, в подробности не углублялся, сразу спросил:

— Народ пойдет?

— Это с гарантией.

— Ну и ладно, значит, берем к себе. Работа устроит?

Чемоданов ответил, что нет, и стал объяснять почему.

— Сходи в бухгалтерию, — перебил Степа, — там тебе полторы штуки выписано.

— Ты не понял, я ж туда не иду.

— Ну и что? — отмахнулся Степа. — С тебя требовалась консультация, ты и дал консультацию. И все. И сумма прописью.

Он побежал на выход, а Чемоданов двинул в бухгалтерию. Хорошо все же иметь друзей. В России иначе не проживешь.

Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Были бы друзья, а рубли сами появятся.

Ксюшкину мать Чемоданов никогда особо не любил. Даже поначалу. Тяжелая баба, без юмора и с принципами — ей всегда было известно наперед, как надо жить, как не надо. Тем не менее тянулось с ней долго, хотя и с большими разрывами — с другими сходился и расходился, а она все была, все виделись время от времени.

Началось вообще дуриком, вот уж точно, как волк овцу: подвернулась на вечеринке, и зарезал. Потом пошло что-то вроде игры, чье упрямство переупрямит, — но все схватки кончались вничью. Однако пока шла эта баталия, сработал один ее дотоле не известный Чемоданову принцип: что замуж не надо, а ребенка надо. В правилах она была тверда и впоследствии ни разу не предлагала очертить законной рамкой их случайные отношения.

А вот с Ксюшкой у него как-то сразу задалось, для нее он всегда был гость хоть и редкий, но дорогой и желанный. Как села ему на шею года в полтора, так ни разу и не слезала.

Пока ползала да ковыляла, Чемоданов еще присматривался, в кого удалась. А подросла, и все стало ясно: такая нахалка — в кого же еще? Дочь. Тут уж не отвертишься.

Вот так сложилось, и ничего не переменить: баба чужая, а дочь своя…

Видно, своя дочь не вовремя похвасталась новыми цацками — чужая баба позвонила и ледяным тоном потребовала оставить Ксению в покое. Чемоданов, привыкший к таким закидонам, тут же указал ей необходимую дистанцию:

— Если по делу, давай, если без дела — пока.

— Ты зачем купил ей кольцо?

— Она же замуж выходит.

— Так вот мне не нравится этот жених.

— А ты что, невеста? — поинтересовался Чемоданов.

— Я мать.

— Была мать. А теперь теща. И берись за ум, пока бабкой не стала, — посоветовал он.

— Свое остроумие оставь для своих шлюх.

Вот это был ее нормальный разговор.

— Да вались ты! — сказал Чемоданов. — Дура.

И повесил трубку.

Да, повезло, что Ксюшка пошла в него.

Звонить Ксюшке Чемоданов пока что не собирался. Сама позвонит. Уж перед свадьбой-то куда денется — ссора не ссора, а положено. Отцу-то!

Однако все его планы не прожили и трех дней.

Утром после дежурства принесли телеграмму. Еще расписываясь на талончике, Чемоданов ощутил неладное и почти догадался, что внутри сложенного листка. Догадаться, впрочем, было нетрудно: никаких спешных дел с ним не вели, а хорошие новости слишком уж редко нуждаются в телеграфе.

На наклеенных полосочках было вот что: «Матерью плохо позвоню поздно Шура».

Первое, что Чемоданов почувствовал, было облегчение: слава богу, жива. Следом пришел страх и нарастающая безнадежность — видно, плохо совсем, иначе Шурка обошлась бы письмом. Мать он любил и, хоть писал ей редко, а ездил и вовсе через два года на третий, деньги слал всякий раз, как оказывались свободные. Само сознание, что мать есть, жива, делало его жизнь устойчивей и спокойней. После каждого перевода мать писала одно и то же, что ей много не надо, мол, заботься лучше о себе, а Чемоданов отвечал в веселом тоне — дескать, трать, не беспокойся, сын у тебя мужик здоровый, заработает еще. А теперь самый надежный в его жизни поплавок, заведомо не способный ни на какую измену, погружался в море, и охватывали холод и жуть: что дальше-то, чем заменить, за что уцепиться?

Просто ждать Шуркиного позднего звонка было тяжело, а помочь в таком состоянии мог далеко не каждый. К счастью, Вика оказалась у телефона, она приехала сразу и вполне удовлетворилась кратким объяснением, что настроение вдруг упало. Редкая возможность пожалеть сильного мужика разбудила в девчонке такую нежность, что ее обычные, вперемежку со стонами, судорожные слова о любви на сей раз показались Чемоданову правдой — да, может, и были правдой. Вика куда-то торопилась, она быстро оделась и убежала, но половина давившей его тоски успела раствориться в сопереживающем женском теле. Так что Викина помощь вышла двойная: и время до Шуркиного звонка ужалось, и перетерпеть оставшиеся часы стало легче.

Мать с Шуркой жили в соседней области, в райцентре, в трех часах от Москвы. Шурка, младшая сестра, была крупная, крепкая, но некрасивая и оттого робкая и несчастная. Когда-то был у нее муж, добрый веселый алкаш, даже сынок родился. Но, видно, слишком много отцовских долгов свалилось на младенца, он не сумел удержаться на земле. Чемоданов не видел его ни разу, мальчонка прошел по его жизни горькой тенью, косноязычными строчками нескольких материнских писем: родился слабый, хворает, опять хворает, сильно хворает, похоронили. Потом затерялся где-то и муж: уехал подзаработать, прислал пару писем, а там исчез, будто и не существовал никогда. Дальше Шурка жила с матерью, и смысл ее жизни стал в том, чтобы беречь мать. Так вдвоем и существовали.