Галина Докса - Мизери

Света ничего не рассказывала маме о новой дружбе, как будто Верочка и ее бабушка, все случившееся и все, что должно случиться, находилось не тут, не в Ленинграде, неподалеку от их двора, а за тридевять земель, на необитаемом острове, где не было никого, кроме них. Все то происходило не в обыкновенной жизни, где главной была мама, пакующая посуду в коробки и гнавшая Свету днем во двор, чтоб не мешала, а в новой — едва обитаемой, чувствовала та новая Света, которую — она знала в точности — выбрали старшей, и от этого сердце сжималось в страхе и надежде и хотелось плакать.

Назавтра они отправились в садик при церкви. Бабушка пошла в церковь, а Света с Верочкой приблизились к ограде, овалом огибающей садик, и схватились вдвоем за палку. Теперь это был ровный, хорошо оструганный обломок швабренной ручки, который нашла Света на помойке и отмыла утром щеткой. Он еще не просох и холодил пальцы.

— На старт, внимание, марш! — скомандовала Света, и они побежали.

Прутья церковной ограды располагались свободнее, чем в решетке на набережной, поэтому бежать приходилось быстрее. Даже Света запыхалась, а Верочка хватала ртом воздух, но остановиться не хотела. Обежав полкруга, они обе поняли, что можно убрать Светину руку, и Света отпустила Верочку, продолжая бежать рядом и держа наготове руку, чтобы подхватить палку, если она выпадет. Но Верочка держала палку крепко, ровно; звук выходил у нее дробный, глубокий — и она добежала так до ворот ограды, а у ворот остановилась, выронила палку и жалобно посмотрела на Свету, подобравшую палку с земли. Губы и лицо у Верочки мелко дрожали, она вся вспотела, а руки ее снова принялись исполнять свой запутанный танец: бесконечный, неизлечимый, как говорил Верочкин взгляд, ищущий Светиного.

— У меня получилось, — грустно сказала Верочка. — Но только если бежать очень быстро. Я не могу бежать долго. Я задыхаюсь.

— Нет, можешь! — нарочно грубо и сурово сказала Света. — Будешь тренироваться. Ты же видишь!..

Света не договорила. Бабушка вышла из церкви и с подозрением посмотрела на них.

— Что с вами? — спросила бабушка. — Как будто поссорились?..

И Верочка стала тренироваться. Каждое утро ходили они к церкви, и Верочка научилась обманывать бабушку, чтобы подольше оставаться вдвоем со Светой. То она посылала бабушку за мороженым, то за куклой, капризно хныча, а Света отворачивалась, стыдясь бабушки. То говорила Верочка, что ей холодно, и просила принести кофту. От церкви до их дома было неблизко. Бабушка возвращалась не скоро и заставала Свету и Верочку прогуливающимися парочкой у ограды, с палкой в руках. Руки у Верочки ходили ходуном, но на лице сияла довольная улыбка, и бабушка благодарила Бога, что он послал им такую милую девочку, как Света, и как жаль, что они скоро должны переехать, но город — один, и пора уж позвать Свету в гости, вот — в воскресенье, когда нашивернутся с дачи…

К концу августа Верочка бегала быстрее Светы. На бегу она могла держать руки в полной неподвижности, если в каждой находилось по палке. Переходя на шаг, Верочка роняла палки, и руки возвращались к болезненной пляске, но, пока она бежала, не отрывая глаз от палок, палок от решетки, ее почти было не отличить от обыкновенной девчонки, такой же, как Света, которая бежала рядом по внутреннему кругу.

Да, Верочка бежала так похоже, что какая–то тетка, подойдя с улицы, стала ругать ее громко за то, что она балуется, «где люди молятся». Тогда Света перехватила у нее палки, и они пошли шагом.

— Завтра попробуешь без палок, — шепотом сказала Света, завидев возвращавшуюся бабушку.

— Без палок не смогу, — задыхаясь, прошептала Верочка и помахала бабушке рукой, а потом поправила косу и сунула руку в карман, но рука вырвалась, рванулась к Свете, схватилась за рукав Светиного платья, оторвалась, вернулась, царапнула Свету по шее, упала…

Света смотрела на приближавшуюся бабушку. Бабушка бежала к ним, обхватив голову руками, и кричала:

— Верочка! Верочка!

Света взглянула на Верочку. Та вся тряслась и била левой рукой по ограде. Губы ее были синего цвета. Вокруг рта расползалась треугольная тень. Верочка дернула руками раз, другой, сжала пальцы, как будто хотела обхватить ими палку — палки, — и упала тихо на траву, прямо к Светиным ногам, тоже дрожавшим.

…Лица врачей «скорой помощи» были каменными, как тумбы ограды. Они забрали неподвижную Верочку и бабушку, а Свету оставили. Света не знала, что ей теперь делать. В том, что Верочка умерла, она не могла сомневаться. О том, что она убила Верочку, думать было нельзя. Света рванулась было за «скорой», потом сказала: «Мама!», потом подобрала палки и пошла на набережную. Там она стала ходить туда–сюда, не выпуская палок, глядя на ворота Верочкиного дома, откуда, как она знала, никогда больше не выйдет Верочка. Она ходила до темноты и ходила бы всю ночь, если бы мать, рассерженная и испуганная, не нашла ее в полночь на набережной и не увела бы обратно в обыкновенный, счастливый и непомнящиймир, где предстояло Свете прожить всю жизнь и ни разу не попробовать поверить в то, что, может быть, все же Верочка не умерла?..

В воскресенье Света с мамой переехали на новую квартиру в северных новостройках Ленинграда. Света ни разу больше не навестила их старый двор. От детства остались ей мама да Верочкина кукла в белом кружевном платье, с русыми длинными волосами и коричневыми глазами. Да еще нелюбовь к черным большим собакам. Долго потом, издалека завидев черного лохматого пса, Света сворачивала с пути и шла в обход, не желая встречаться с прошлым. И этот страх прошлого остался в ней навсегда.

Света проснулась от вороньего гвалта. Пасмурное утро просачивалось сквозь шторы и растекалось по комнате. Просыпаясь в темноте, Света знала, что должна вскочить, позавтракать и бежать на трамвай. Темнота означала будни. Разбуженная воронами перед рассветом, в утренних комнатных сумерках Света могла долго оставаться в постели. Свет возвещал о субботе. Наступали выходные дни, и… «…И прожить их следует так, чтобы в понедельник не было мучительно горько… Ну, и так далее…»

Света рывком вытащила себя из–под одеяла и побрела на кухню, где на плите в открытой кастрюле пылилась обветренная, спресованная гречневая каша. «Не пропадать же добру», — сказала Света, принимаясь за кашу. Но, даже разогретая, каша не пролезала в горло, и Света вынесла ее на помойку вместе с мусором, накопившимся за две недели.

«Я не убирала квартиру с прошлого года, — констатировала Света, возвращаясь с ведром. — Очень жаль, что некому оценить мою бородатую остроту».

Позавтракав жареным хлебом, Света поставила себе «для настроения» пластинку с голосом Эдит Пиаф и взяла в руки веник. Но голос Пиаф — надтреснутый, истеричный — надрывал душу, и Света бросила веник, выключила проигрыватель и стала думать. Думать было очень трудно.