Трифон Иосифов - Браконьеры

Короче — через три минуты я готов. Мы с Дяко держим путь к водохранилищу, у пристани он помогает мне отвязать лодку и запустить мотор. Снежная тьма такая густая, что я даже не вижу носа лодки.

— Включи прожектор! — слышу голос Дяко. — Батареи слабые, но иначе ты…

Я знаю, что «иначе» — если не включить прожектор, можно напороться на скалы противоположного берега, и тогда…

Надо пройти наискось около километра, мне ли удается сделать за пять минут. Поворачиваю прожектор влево-вправо и наконец нахожу маленькую бухточку, где надо пристать к берегу. Выключаю мотор, но лодка по инерции скрежещет по песку, я лечу вперед и больно ударяюсь коленом о стойку прожектора. О, черт! С каждой секундой колено болит все больше, вся куртка намокла от брызг, а теперь предстоит вымокнуть и ногам — надо пройти от лодки до берега метра три по воде. На берегу ноги тут же тонут в глубоком рыхлом снегу…

Итак, сориентируемся — где это проклятое «Очарование»? Как будто недалеко, метрах в ста от водохранилища, но берег крутой, весь покрыт ямами и грудами камней, которых не видно под снегом.

Мучительно медленно преодолеваю это не такое уж большое расстояние, и с каждым шагом злость и ненависть в душе растут и крепнут. Сидят там в тепле, в уюте, испугались, видите ли, нескольких несчастных бездомных собак, тем более есть у кого потребовать помощи. Дзинь-дзинь по телефону, и готово — Боров бежит сюда, мокнет, ломает ноги… Наконец-то выхожу на ровную дорогу, весь в снегу, тяжело дышать… Вот бы зажечь спичку да и поднести к этой поганой даче… Ага, вот она, за первым поворотом. Да, и окна в обоих этажах ярко освещены, и музыка слышна — веселятся отдыхающие! На высокой террасе видны силуэты людей, а еще выше над крышей мутно чернеют распяленные спицы телевизионной антенны, похожей на оленьи рога…

— Сюда, сюда! — кричит кто-то. — Вот они, там, скрылись под летней беседкой! Там на стене есть выключатель!

Я снимаю с плеча ружье и иду к беседке. Надо быть поосторожнее, не исключено, что собаки бешеные, могут выскочить внезапно.

— Ох, не могу я видеть всего этого! — раздается вдруг высокий писклявый женский голос. — Выведи их с участка и убей где-нибудь подальше отсюда, слышишь?!

— Но… неужто он действительно их убьет? — тихо, испуганно спрашивает какая-то другая женщина, и голос ее мне кажется почему-то знакомым.

— Ха, запросто! — это уже кто-то из мужчин, так бойко, хорохорясь. — Не видели разве, что он зарядил ружье? По одному выстрелу в голову — и точка!

— Но как же это? Неужто он их убьет тут, у нас на глазах?

— Ну-ка, помолчите! — снова вмешивается первый мужской голос, дерзкий и властный. — Эй, ты там, внизу! — это он мне. — Нужно застрелить их где-нибудь подальше, потому что они обгадят кровью все беседку, ясно тебе?

Ну и тон у этого засранца, но я реагирую на него не больше, чем на падающий снег.

— Боже мой, он действительно испачкает там всю мозаику! — опять стонет писклявая.

Снова эта венецианская мозаика… Где я видел ее? Поворачиваю выключатель. В самом дальнем углу, вжавшись в стенку, дрожат до смерти напуганные два щенка нечистой породы. Я гляжу на них и вспоминаю убитого мною сегодня желтого малыша. Никакой злобы, никакой остервенелости в глазах щенков, одна только мольба, огромная безумная мольба о пощаде… Эти, на террасе, тоже увидели собачек и притихли. Мне так хочется крикнуть им, что не с ружьем надо было меня звать сюда, а кусок хлеба дать несчастным. А вообще-то в моей руке еще достаточно теплоты, чтобы приласкать перемерзших и обезумевших от голода и страха животных.

Делаю шаг-другой в глубину беседки и вижу эту пресловутую мозаику. Здорово сделано, видно, бешеных денег это стоило… В середине беседки — круглый, облицованный белым мрамором бассейн. Он слишком мал для купания, но летом здесь наверняка струится вода и плавают золотые рыбки. Я смотрю в пустую чашу бассейна и вдруг снова чувствую приступ ярости: мне гадка и эта мозаика, и бассейн, и те — наверху. Только собак мне жаль, но пусть их кровь забрызгает здесь все вокруг…

Поднимаю ружье, снова будто воочию вижу того малыша, два выстрела сливаются в один, собаки мечутся в предсмертной агонии, а мрамор и венецианская мозаика темнеют от густой крови…

Нет, не стреляю. Сострадание к щенкам побеждает гнев против людей. Я выпровожу собак отсюда, пусть бегут куда хотят… Знаю, что они обречены, поскитаются еще день-другой, самое большее неделю и в конце концов обретут вечный покой в своей собачьей жизни. Но убить их я не могу.

— Вы говорите — не здесь?! — громко кричу я тем, кто на террасе.

— Да, да, уведи их куда-нибудь подальше!

— Я уведу их, но для этого надо принести какую-нибудь еду, и побольше! И обязательно мясо, иначе они не пойдут за мной…

Я подхожу к щенкам, сажусь на корточки и осторожно глажу их мокрые головы. Чувствую, как дрожит под моей рукой каждая клетка собачьего существа, но постепенно из глаз уходит ужас, и оба они уже скулят от удовольствия. Кто-то выходит из дверей дачи и останавливается недалеко от меня.

— Я принесла еду…

Этот знакомый, родной, единственный голос… От неожиданности я едва не падаю навзничь. Передо мной — Надя. Долго не могу поверить в это, но она все стоит и не исчезает. Все такая же, какой я вижу ее в снах и мечтах все эти шесть месяцев… Только чуть похудела, лицо потеряло округлость и глаза, ее глаза, стали еще глубже… Я стою возле нее, не знаю, что делать, и говорю первую глупость, которая приходит в голову:

— Ты простудишься так…

Она слегка закутывается в дубленку с большим мохнатым воротником. Новая, наверно купила недавно.

— Я не знал, что ты здесь…

— А если бы знал — не пришел?

— Наверно, нет.

— Возьми, — и она протягивает мне пакет с едой.

Я раскрываю пакет, показываю содержимое щенкам, и они с голодным скулежом медленно идут следом за мной. А сзади идет Надя, и снег под ногами уже кажется мне горячим, как угли. С террасы кто-то кричит, зовет ее обратно, но она не останавливается и идет дальше со мной. Мы выходим из ворот на плохо освещенную улицу. Тут еще не успели ничего настроить, но это только до весны. Весь берег водохранилища займут дачи, в воду потекут грязные отходы, плодовые сады и огороды будут опрыскивать всякой отравляющей гадостью, станут мыть на берегу свои поганые автомобили и оглушать пространство магнитофонным ревом.

Кладу под куст еду и отхожу прочь. Обезумевшие от голода щенки накидываются на нее.

— Ты убьешь их?

Я вздрагиваю. Надя стоит совсем рядом, с непокрытой головой, на ее волосы падает светлый снег.

— Нет.

Снимаю свою меховую шапку и напяливаю на ее маленькую головку. Такой она кажется беззащитной — особенно под моим огромным колпаком — и так хочется схватить ее, прижать… Конечно же, я не делаю этого.