Анастасия Дробина - Дорогой длинною

– Божиться не буду.

– Врал, стало быть… - голос Митро потяжелел.

– Нет. Но и поклясться не могу. - Яшка взошёл на крыльцо дома, обернулся к отцу. Медленно, словно раздумывая над каждым словом, выговорил: - Пока я ей нужен был, я её не бросал. Вот на этом икону тебе поцелую. А сейчас она и сама управится. Не беспокойся, она замужем, хорошо жить будет.

– Скажи, а жена твоя… - Митро умолк на полуслове, но Яшка догадался:

– Она никому ничего не скажет. Слово даю.

Митро не спеша поднялся на крыльцо. Подтолкнул Яшку впереди себя в открытую дверь и ненадолго задержал руку на его плече.

– Пойдём к нашим. Ночь давно.

По постелям обитатели Большого дома разбрелись далеко за полночь, но в маленькой комнате наверху, где вдвоём скрылись мать с дочерью, свет не гас до утра. Там плакали, обнявшись, и разговаривали, и смеялись, и удивлялись, и снова плакали. Гришка, который в соседней комнате тщетно пытался задремать рядом со спящей женой, невольно вслушивался в приглушённые голоса. Разобрать разговор, то и дело прерываемый рыданиями то Насти, то Дашки, он не мог и отчётливо слышал лишь имя отца. В конце концов он сам не заметил, как заснул, и очнулся от скользнувшего из-под занавески раннего луча. Сев на постели, Гришка кинул испуганный взгляд на ходики, увидел, что уже девятый час, понял, что проспал насмерть, и, шёпотом чертыхаясь, забегал по комнате в поисках штанов.

– Куда в такую рань, боже мой… - не открывая глаз, пробормотала Анютка, но Гришка не ответил и, кое-как одевшись, вылетел из комнаты.

Путь предстоял неблизкий - через всю Москву, в Таганку. К счастью, на углу Садовой оказался извозчик. Дедок в рваном малахае запросил немыслимую цену - полтинник, но Гришка, не торгуясь, вскочил в пролётку. Вскоре та, скрипя и раскачиваясь на старых рессорах, катила в сторону Тверской.

Конечно же, он опоздал. Утренняя служба в храме Успения Богородицы в Таганке давно закончилась, и из церкви выходили последние прихожане.

В церковном дворике цвёл шиповник, клонила к земле ветви созревающая калина, свистели зяблики. Стоя у калитки, Гришка видел, как мимо него проходит из церкви народ и - неожиданно увидел всё семейство Картошек.

Они шагали к ограде, оживлённо, словно и не со службы вышли, беседуя о каких-то делах. Иринка шла последней. Гришка не видел её три месяца, всё это время думал о том, как вернётся, придёт в церковь, встанет за её спиной или сбоку и два часа будет смотреть не отрываясь… и вот - опоздал.

Иринка прошла мимо, казалось, не заметив его. Гришке отчаянно хотелось окликнуть её, присвистнуть хотя бы, но он не решился. Кляня себя, он вышел из-за двери - и в этот миг Иринка, прикрывающая за собой резную калитку церковной ограды, внезапно подняла взгляд и в упор посмотрела на него.

Вздохнула, словно и не удивившись ничуть. Закрыла глаза, как от внезапной боли, и улыбнулась. И улыбка эта была такой горькой, так старящей её, что у Гришки защемило сердце. Иринка давно ушла, а он всё не двигался и смотрел на то место, где она только что стояла, а горло сжимала острая судорога.

"Господи, ну что делать? Господи, ну что?!" - в который раз Гришка задавал себе этот вопрос, быстро идя вниз по Гончарной в сторону Земляного вала. Здравый смысл настаивал на том, что пора прекратить это бесполезное ухажёрство, грозящее закончиться бог весть чем. За себя Гришка не особенно боялся, но подвести под монастырь Иринку - легче зарезаться! А в душе он знал, знал наверняка: не отступится от неё, не сможет. Особенно теперь, поймав эту боязливую улыбку на тонком, как у Богородицы, лице с живой, глубокой, грустной чернотой глаз. Как он уйдёт, как оставит её? И кому? Этим упырям Картошкам, этому дурню Федьке, до сих пор не понимающему, какое сокровище получил? Да не будет же этого, не будет никогда! Вот только…

делать-то что? Дети у неё… А у него - Анютка, будь она неладна. Прилипла, как коровья лепёшка, теперь до старости не оторвёшь. И что она в нём нашла только? Такой же, как все цыгане, таракан тараканом, не лучше и не хуже, так нет - виснет на шее хомутом!

Стоило Гришке подумать о жене, как она и появилась в двух шагах. Гришка даже вздрогнул, увидев знакомое голубое платье и плюшевую накидку. Не замечая его, глядя себе под ноги, на выщербленный тротуар, Анютка быстро шла по улице чуть впереди него. Гришка вспомнил о том, что оставил жену утром в постели, сонную и явно не собиравшуюся продирать глаза. Стало быть, он за порог, а она следом? И торопится куда-то так, словно пятки горят. Изрядно изумлённый и заинтересованный, он свернул вслед за Анюткой в тихий, пустой Гончарный переулок. Лица жены он не видел и лишь по её походке и по тому, как она теребила в руках маленький чёрный ридикюль, понимал, что она или взволнована, или напугана чем-то. Никакой родни в этой части города - Гришка знал точно - у Анютки не проживало. Может, любовника завела? Почему-то эта мысль восторга у него не вызвала. Идя вслед за Анюткой по кривому узкому переулку, он не знал, как ему поступить: то ли окликнуть её, то ли проследить, в какой из домов она войдёт, то ли подождать, пока выйдет, и уже тогда подступиться с вопросами, то ли вовсе ничего не спрашивать, а идти дальше куда шёл…

Когда Анютка вдруг остановилась перед низеньким, деревянным, скособочившимся домиком, быстро взошла, почти взбежала по крыльцу и схватилась за ручку двери, Гришка ещё ничего не решил. И, понимая, что через минуту будет уже поздно, позвал:

– Аня!

Она застыла. Опустила руку, лежавшую на дверной ручке. Медленно обернулась. Гришка прыгнул к ней сразу через две ступеньки крыльца.

–Ты что здесь делаешь? - он старался, чтобы голос звучал грозно, но мешало искреннее любопытство. - У тебя что - мужик здесь?

– Что ты, бог с тобой, что ты… - прошептала она, закрывая глаза. Лицо Анютки стало серым.

Гришка невольно протянул ей руку, и она оперлась на неё с такой неловкостью и облегчением, что сразу было видно - не прикидывается. И, подняв глаза, Гришка вдруг увидел прибитую над дверью дощечку с кривоватой надписью: "Повивальная бабка Анисья Федосеенкова".

С минуту они молчали. Редкие прохожие с удивлением поглядывали на красивую и хорошо одетую даму, опирающуюся на руку разбойничьего вида молодого цыгана, смотрящего на неё нехорошими глазами. Нехорошими – потому что Гришка мало-помалу начал понимать.

– Это что же ты, паскуда, задумала? - тихо выговорил он, сжимая руку Анютки и кивая на вывеску. - Ты зачем сюда явилась? И… и в какой уже раз?

Анютка поморщилась от боли, попыталась было высвободить руку, но Гришка стиснул её сильнее. Сквозь зубы спросил:

– На вычистку пришла, сука? Отвечай!

– Оставь меня, Гриша, - не открывая глаз, хрипло попросила она. - Оставь, какая тебе разница…